Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера

Бергер Евгения Александровна

– Сама посмотри, - тычет он пальцем в сторону спальни.
– А я пошел, знаешь ли. Я под всем этим не подписывался!
– И стремительно направляется в сторону входной двери.

Меня накрывает волной паники:

– Ты не можешь уйти, - кричу я ему, не способная даже соскочить с дивана и удержать его за руку - Ангелика все еще лежит у моей груди.
– Мне нужно развести собак по домам, а ты должен присмотреть за ребенком.

– Ничего я тебе не должен!
– припечатывает Юлиан, захлопывая за собой дверь.

Нет-нет-нет-нет, он не должен был уходить...

Не должен был бросать меня один на один пусть и с надуманными (для меня), но такими реальными (для него) проблемами. Где его пробудившиеся чувства долга и ответственности? Где его человечность, в конце концов?

Еще какое-то время сижу в полнейшей прострации, гадая, что же мне теперь делать... Этим своим поступком Юлиан, как будто бы, откинул нас в самое начало пути, заставил усомниться в нашей способности помочь ему измениться... Я уже беру телефон, чтобы написать о случившемся в нашу общую группу, когда дверь вдруг открывается, и я вижу сбежавшего было парня с пакетиком сырных палочек в руках.

– Я думала, ты не вернешься, - произношу с той долей бесконечного облегчения, граничащего с эйфорией, которая заставляет его бросить на меня один из своих насмешливых взглядов. Только насмешка выходит мрачной, больше похожей на безысходность... Я даже поеживаюсь.

– Уведи уже этих монстров из моей квартиры, - кивает он в сторону обоих мопсов, разместившихся на его кровати.
– Немедленно.
– И шуршит пакетиком, закидывая в рот сырную палочку.

Тогда-то и происходит следующее: Лэсси, мирно похрапывающая у дивана, приоткрывает сначала один глаз, потом второй... вскидывает голову и, сорвавшись с места, подобно боевому коню, услышавшему зов трубы, кидается на Юлиана, выбивая пакетик с сырными палочками у него из рук. Содержимое пакетика дождем просыпается на пол, и повизгивающая от удовольствия Лэсси начинает хрустеть отвоеванным у Юлиана лакомством.

Во мне неоновыми огнями вспыхивают слова ее хозяйки: «Ни в коем случае не давайте ей сырные палочки. Она их буквально не переваривает!»

– Это ведь не сырные палочки?
– интересуюсь я совсем тихим голосом. И Юлиан, до этого молча взирающий на свершившееся варварство, зычно припечатывает:

– Ах ты ж наглая псина, это были мои сырные палочки. Вот ведь наказание господне!

Все-таки сырные, проносится в моей голове, и я понимаю, что мне пора ретироваться из дома: избавиться от двух шаловливых мопсов прежде, чем с Лэсси случится что-нибудь непредвиденное. Например, собачий понос или что там еще бывает при собачьем несварении...

– Мамочка скоро вернется, - шепчу я Ангелике, целуя ее в пухленькую щечку.
– Будь хорошей девочкой, хорошо?

Та улыбается, даже не подозревая, насколько ее мамочке не смешно.

– Я скоро вернусь, - сообщаю все еще рассерженному парню, выскакивая за дверь вместе с двумя барбосами.

Зачем, спрашивается, он купил именно сырные палочки, а не орешки кешью и шоколадный батончик, к примеру? С этой мыслью я и бегу к своему автомобилю.

9 глава. Юлиан

Катастрофа

под смешные метр шестьдесят выбегает из квартиры, словно ошпаренная. Что тому причиной, я так и не понимаю... Она мямлила что -то про сырные палочки - я не особо вслушивался: был слишком возмущен поведением беспардонной скотины по прозвищу Лэсси, поедающей с пола содержимое моего теперь уже опустевшего пакетика с сырными палочками.

И раз уж я остался без перекуса, то выпить мне никто не запрещал: вытаскиваю из холодильника бутылочку любимого пива и усаживаюсь на диван. Тот наполовину оккупирован вечно писклявым младенцем в розовом костюмчике (беее!), но я все-таки отвоевываю свое место под солнцем и вытягиваю ноги, щелкая пультом от телевизора.

Пять минут... Ровно столько длится блаженное состояние покоя, отмеренное мне злым роком, а потом мерзкая псина - ретривер, сожравший весь мой обед - подхватывается с пола и пулей проносится мимо меня в сторону ванной комнаты.

Это еще что такое?

Впрочем, мне плевать, и я возвращаюсь к просмотру спортивных новостей, стараясь заглушить неинтересными мне фактами тревожные мысли о собственной слабости (зачем я, спрашивается вернулся?) и тихом собачьем поскуливании, раздающемся из уже известной нам комнаты.

– В конце-то концов, - кричу я, не сдержавшись, - хватит уже скулить, глупая ты скотина!

Мой окрик, однако, дает противоположный эффект: псина издает еще одну серию все более усиливающихся по высоте звука поскуливаний (фрау Трёстер, верно, в диком восторге от подобного концерта), а потом выскакивает из ванной с... целым ворохом туалетной бумаги в зубах. Длинные белые ленты вьются за ней, словно фата невесты, и Лэсси начинает скакать по комнате, раскидывая те во все стороны, должно быть, решив приукрасить наше до невозможности унылое существование этой своеобразной туалетобумажной мишурой.

– Прекрати немедленно!
– вскакиваю с дивана на ее, примерно, семидесятом кругу, когда даже ноги оказываются опутанными бумажной паутиной.
– Хватит! Сидеть. Успокоиться! Не мельтешить.

Лэсси на удивление внимает моим словам и замирает посреди устроенного ею погрома... Морда - сама невинность. И не скажешь, что «снежная вьюга», стихийным бедствием прошедшая по моей бедной квартирке, устроена ее наглой физиономией. Я, наконец, выдыхаю, и в тот самый момент голос подает маленькая пискля - должно быть, мои крики растревожили ее нежную детскую психику - и мне хочется хорошенько так выругаться.

До хрипоты прокричаться!

– Тебе-то что надо?!
– стискиваю кулаки.
– Тоже мечтаешь подрать рулончик туалетной бумаги своими маленькими клыками?

Нечто в розовом глядит на меня внимательным взглядом (словно вообще способно что-то понимать) и вдруг расцветает широкой улыбкой... Наблюдаю ее беззубые десны, неестественно розовые... довольно неприятные, и почему-то припоминаю ее мамашу, в чью грудь это маленькое существо впивается с уверенностью клеща-паразита.

Меня даже в жар бросает... То ли от ужаса, то ли еще от чего другого. Разобраться не успеваю: кто-то звонит в дверь.