Девушка по имени Судьба
Шрифт:
Родригес выразил ей свое соболезнование и сказал, что более искусной стряпухи не встречал за всю жизнь.
— Можете хоть сейчас идти на кухню, — предложил он любезно. — Мы с вашим супругом не были друзьями, но к вам я всегда относился с большим уважением.
— Неужели это правда, что сеньор Энрике умер? — встретила ее на кухне встревоженная Сегунда. — Мой сын говорил, будто сам его видел.
— Нет, не волнуйся. Слава Богу, Энрике жив! шепотом ответила ей Росаура. — И скоро прибудет
Цирковой фургон, подъехавший к форту, был остановлен солдатами.
— Здесь не положено находиться посторонним — строго произнес Родригес.
— Но мы бежим от индейцев, — пояснил Каньете. — Часть наших товарищей погибла… А мы уже три дня ничего не ели. Накормите нас, пожалуйста. В благодарность мы устроим для вас отличное представление. Правда, от всей труппы нас осталось немного. Это владелец нашего цирка, сеньор Мигель, — указал он на за¬гримированного Энрике, — этот молодой парень — жонглер, акробат, фокусник. Словом, мастер на все руки. Ну а я — клоун. Уверяю вас, вы получите огромное удовольствие от представления.
Родригес, посомневавшись, все же впустил их в форт.
Пока гости обедали и готовились к представлению, Милагрос, предупрежденная Сегундой, заявила, что хочет видеть Родригеса.
— Я больше не могу сидеть здесь, — сказала она ему. — Согласна на все, только выпустите меня отсюда.
— Вот так-то лучше, — одобрительно усмехнулся капитан. — Сейчас мы выпьем доброго вина, посмотрим выступление циркачей, и я покажу тебе, на что способен в постели. Ты поймешь, что зря отталкивала меня до сих пор.
Спустя некоторое время он сидел рядом с Милагрос и громко хохотал после каждой репризы Каньете. Здесь же располагалось и все доблестное воинство Родригеса. А Росаура и Сегунда только успевали наполнять их бокалы вином, в которое было подсыпано снотворное.
Когда Родригес и солдаты один за другим уснули, Каньете и Россо закончили свое выступление.
Уже находясь в фургоне, по дороге в Арройо-Секо, Милагрос рассказала о записке Анибала, из-за которой она попала в такую передрягу.
— Не плачь, все худшее позади, — сказал ей Энрике. — Мы сразу же поедем в приют и заберем твоего брата.
Так Милагрос нашла Хуансито, но ее злоключения на этом не кончились, потому что Анибал бежал из тюрьмы.
В цирке он появился как раз в тот момент, когда Милагрос прощалась со своими друзьями, собираясь ехать в Санта-Марию, к Катриэлю.
— Хуансито поживет пока у Энрике и Росауры, так будет надежнее, — пояснила она. — А потом мы заберем его. Я уверена, что Катриэль все поймет и простит меня…
— Зато я тебя никогда не прощу! — прозвучал из темноты грозный голос Анибала.
Милагрос сжалась от испуга,
— Мы знали, что ты придешь сюда, голубчик! — молвил один из них.
Анибал бросился наутек.
Жандармы открыли стрельбу, однако им помешала Лара самоотверженно устремившаяся под пули.
— Боже, она мертва. Я убил ее! — вскрикнул потрясенный жандарм, и его голос докатился до беглеца.
«Милагрос! Она погибла! Это я убил ее!» — повторял про себя Анибал, размазывая по щекам горькие, запоздалые слезы.
Пустившиеся за ним вдогонку жандармы на следующий день нашли мертвеца, изъеденного хищными зверями, и, решив, что это тело Анибала, похоронили его на холме у дороги.
Милагрос поплакала над нелепой жизнью и смертью названого брата и отправилась в путь.
Она ехала в Санта-Марию, к своему любимому, незабвенному Катриэлю.
Глава 13
После той, первой, ночи с Викторией Гонсало даже внешне преобразился: глаза его то сверкали затаенной страстью, то становились мечтательными, томными. С его лица теперь почти не сходила озорная, чуть плутоватая улыбка. Он словно помолодел в одночасье.
Разумеется, это не могло укрыться от внимательных глаз Марии. А понаблюдав за мужем еще некоторое время, она догадалась и о причине такой метаморфозы.
Сделать это было не так уж и трудно, поскольку Гонсало и Виктория все время держались вместе, часто перешептывались и одаривали друг друга многозначительными взглядами.
Нельзя сказать, что в Марии заговорила ревность — как мужчина Гонсало ее не волновал даже в молодости, а уж теперь и подавно. Нет, это была не ревность и не обида — на мужа ли, на сестру.
Чувство, которое испытывала Мария, более всего было похоже на печальное изумление, недоумение. «Неужели это моя сестра, Виктория? — думала Мария. — Как же она переменилась, если оказалась способна на такое! Ведь ей хорошо известно, что из себя представляет Гонсало. Так как же можно было влюбиться в такого человека?!»
О том, что Виктория могла пойти на эту связь без любви, Мария даже мысли не допускала.
В свою очередь Виктория старалась выглядеть заботливой и ласковой, общаясь с сестрой. Но Мария уже научилась улавливать фальшь в ее словах и поступках, а потому чаще всего попросту уходила от подобных разговоров — ей было горько и стыдно за сестру.
Викторию же это не смущало. Наоборот, печаль и замкнутость Марии она использовала в своих интересах: стала говорить, что той надо бы отдохнуть, полечиться и вообще отойти от забот этого дома.