Девушка с обложки

Шорников Павел

Марина рассказала свою историю, довольно простую. Вышла замуж за поляка, развелась. И чтобы не пропасть, вынуждена была заняться древнейшей из профессий.

— Я думала, меня тошнить будет, — призналась она. — Но… как ни странно, мне все это понравилось. Варшава в этом отношении не Питер. Клиент интеллигентный — европеец. Правда, тоже попадаются кадры… но редко… А ты чем занимаешься? Руки у тебя, как у пианиста.

— Я специализируюсь на антиквариате.

— На старушек, значит, тянет! — рассмеялась Марина. — Да шучу я, шучу… А я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила она.

— С тебя

можно писать портрет, — уклончиво, но искренне ответил Сергей.

— Хочется сделать тебе приятное, — посерьезнев, прожигая Кузьмина взглядом, сказала Марина. — Просто так… Потому что ты из Петербурга. Потому что нравишься мне. Пригласи — не пожалеешь.

Во рту у Сергея мгновенно пересохло. Он представил себе, как пухлые, зовущие губы Марины целует его плечи, шею, лицо, как целовали все это и сверх этого жадно и нескромно в минувшую ночь губы Ники…

«Стоп!!! — скомандовал себе Сергей. — Не знаю, какой из меня художник… или рабочий сцены… но секстурист вырисовывается что надо…»

Не дождавшись от Кузьмина ответа, Марина улыбнулась и кивнула пару раз.

— Понятно, — сказала она. — У тебя кто-то есть. Глупый. Я ее у тебя не отнимаю. Вот и проверишь, любишь ты ее по-настоящему или нет.

Сергей опять не выдавил из себя ни слова.

— Жаль, — сказала Марина и нежно дотронулась ладонью до его щеки. — Такой красавчик… С тобой так хорошо. Даже вот так — просто сидеть и ничего не делать, только говорить. Как же сладко, наверное, в твоих объятиях… Ладно, не смущайся. Просто я забыла, что на работе.

Сказав это, Марина тут же приступила к своим профессиональным обязанностям: подсела к мужику, гладкому, с розовыми щеками, сказала что-то по-немецки. Ей по-немецки же ответили. Сергей расплатился с барменшей и пошел к себе в номер.

Рано утром колонна из двух автобусов и двух грузовиков покинула Варшаву. К полудню проехали Познань с торчащими заводскими трубами. За Познанью Сергей перевел часы на два часа назад.

Наконец — граница. Если бы оглоблинцам не досталось на белорусско-польской таможне, они сочли бы, что немцы самая въедливая нация на свете, настолько тщательно те проверяли паспорта, страховые полисы и даже техпаспорта. От обилия людей в форме, стиль который был до боли знаком по фильмам о войне, от немецкой лающей речи Сергей вдруг ощутил себя разведчиком, выполняющим особо важное задание.

Но все когда-нибудь кончается. Граница осталась позади. Узкая польская автострада как по волшебству сменилась на четырехполосную немецкую бетонку, по которой невозможно ехать тихо. Скорость увеличилась, но по сравнению с обгоняющими колонну легковушками они просто топтались на месте.

На первой же стоянке сделали остановку. Европа чувствовалась здесь особенно остро. Словно вчера выкрашенные лавочки (даже боязно садиться, вдруг запачкаешься), урны, рядом с которыми ни одной бумажки, бесплатные туалеты, поражающие своей стерильностью, и аккуратные, словно искусственные, елочки по периметру. На этой стоянке к Сергею подошла Ника. Она, как и вчера, ехала с белорусами. На предыдущих остановках, еще в Польше, они только обменялись взглядами.

— Как тебе лекарство? — спросила Ника.

— Какое лекарство? — не понял

Сергей.

— От любви, естественно. Под ложечкой сосет уже не так?

— Я не понимаю, о чем ты?

— Я о проститутке по имени Марина, которую ты предпочел мне. С которой провел ночь.

— Что за глупость, — смутился Сергей. — Какая ночь!

— Значит, правда…

— Да не было у нас с ней ничего.

— Вот потому, что ничего не было, ты и не пришел, да, дорогой?

Переубеждать Нику не имело смысла. Они постояли еще, но молча, и разошлись по разным автобусам.

Откуда Ника узнала о Марине, Кузьмин понял два часа спустя, когда очередная стоянка осталась позади.

— Ты чего такой смурной? — спросил Оглоблин. — Все из-за картин переживаешь? Да не переживай. Продашь ты свои картины. Хорошо продашь.

— Со свадьбой тебе накаркать удалось, — ответил Сергей. — Но здесь твой черный глаз не поможет.

— Ну, не продашь, так хоть до Берлина прокатишь. — Оглоблин не дал обдумать свои слова и тут же задал неожиданный вопрос: — Ты действительно снял вчера проститутку?

— В каком смысле? — сделал удивленные глаза Сергей.

— Натурально сыграл, — похвалил его Данила. — Наш осветитель сидел у тебя под боком и с наслаждением наблюдал всю сцену с некой Мариной. Он даже записал ваш диалог… и дал мне почитать. — Данила показал рукой наискосок, где дремал с полуоткрытым ртом осветитель. Именно ему Оглоблин перед последней остановкой передал толстую черную тетрадь, которую с интересом читал до этого. — Наш осветитель, видишь ли, пьесы пишет. К сожалению, бездарные. А нам неплохо было бы поиметь какую-нибудь современную пьесу. Может, попробуешь себя как драматург? Фантазия у тебя есть, если судить по раритетам господина Рицке, которые он везет в тайнике, в минском автобусе.

— Подожди-ка, — остановил его Сергей. — А кому еще наш осветитель давал почитать свою писанину?

— Если только Веронике. Он всегда ей все дает первой. Ценит ее мнение. А что?

— Да нет, ничего.

«Так вот в чем дело… Интересно, что этот осветитель там написал? А какая, собственно, разница? Все даже очень хорошо получилось. И рвать ничего не надо. Все порвалось само собой».

— У меня для тебя не очень приятные новости, — вывел Сергея из задумчивости Оглоблин. — Я тут разговорился с Ильей и знаешь, что выяснилось? Я сам не поверил…

— Ну что ты замолчал? — внутренне холодея, спросил Кузьмин. — Говори.

— Да что говорить… Твоя Вероника, как оказалось, поехала в Германию не на работу, а… к Понтеру Рицке… Она его невеста.

— Как невеста?! — упавшим голосом проговорил Сергей.

— Правда, Илья сказал, что это только слухи, — попытался смягчить удар Оглоблин, но было уже поздно.

Потрясенный Сергей погрузился в себя и даже не заметил, когда колонна въехала в Берлин. Только что был знакомый пейзаж: рекламные щиты, среди которых попадалась и реклама театрального фестиваля, «зеленые» стоянки, одинокие кабинки телефонов чуть ли не на каждом километре, яркие постройки автозаправок… — и вот уже за окном улицы, суета, дома, так смахивающие на дома с Московского проспекта, витрины магазинов, открытые кафешки с раскрытыми зелеными зонтами над белыми столиками…