Девушка с обложки
Шрифт:
В каюту ее отвел Зияд. Сказал по дороге:
— Запрись, придвинь к двери стул. Никому, кроме меня, не открывай. Если начнут ломиться — кричи. Громко.
Войдя, Клодин послушно заперла дверь, притащила стул и кое-как подперла им ручку — было ощущение, будто она движется в густом, будто кисель, тумане, где почти ничего не видно и каждое движение, даже вздох, дается с усилием. Потом вернулась к кровати и не раздеваясь, кое-как заползла под одеяло.
Может, если бы удалось заплакать, то стало б легче —
Перед глазами снова и снова, как клип из нарезанных кусочков кинопленки, проносились недавние события, мелькали лица: залитое слезами — Дорны Тиркель, искаженное, растерянное — шейха, белая пластиковая маска... мерзкая улыбка старпома...
Два часа... Всего два часа назад она сидела на этой самой кровати и с нетерпением ждала, когда шейх пришлет за ней. Кажется, будто давным-давно, будто с тех пор прошли недели, месяцы...
А может, то, что она снова в каюте, ей только кажется, как умирающему, говорят, порой чудятся картины спасения? Может, сознание отключилось и показывает то, что она хочет увидеть? А на самом деле она по-прежнему стоит под дулом автомата — или... или...
Картина предстала в воображении так ярко, что Клодин ущипнула себя — лишний раз убедиться, что все вокруг реально и под лицом подушка, а не залитый кровью пол. Получилось больно.
Наверное, стоило сейчас пойти и залезть в горячую ванну, но на это не было сил. Ни на что не было сил...
Сколько она так пролежала, Клодин и сама не знала — пока не вскинулась от еле слышного потрескивания. Вскочив, оглянулась на иллюминатор — никого, потом на решетку воздуховода... подошла ближе, спросила тихо:
— Это ты?
Ответа не было. Звук раздался снова, и стало ясно, что это потрескивает, мотаясь взад-вперед, пластмассовая шторка кондиционера, из которого дует теплым воздухом.
Не Томми...
Ну когда же он наконец придет?!
В том, что он придет, Клодин не сомневалась — не может быть, чтобы не пришел! Тем более после всего, что сегодня случилось.
Ванну она приняла в ускоренном темпе — все время чудилось, что кто-то стучит, тянуло выскочить и посмотреть; потом закуталась в теплый халат и села причесываться — сто взмахов щеткой с одной стороны, сто с другой...
Сумятица в голове постепенно улеглась. То, что произошло в салоне, вспоминалось уже по-другому: ведь это все придется рассказывать Томми, поэтому нужно восстановить в памяти как можно больше подробностей, важных для него — сколько было террористов, как они выглядели, чем были вооружены — а не то, как всхлипывала уводимая Дорна и как она сама, глядя на дуло автомата, вдруг подумала: все, это смерть...
Что-то там было, еще до Дорны, до Ришара... какая-то мелочь тогда привлекла ее внимание и озадачила. Но теперь никак не удавалось вспомнить, что же это было — мысль ускользала
Томми появился лишь в первом часу.
Услышав тихое постукивание, Клодин подошла к двери, позвала негромко:
— Ты? — Услышав сверху так же негромко сказанное: — Да, открывай! — влезла на стул и принялась нетерпеливо отвинчивать решетку. Сдвинула ее в сторону — Томми высунулся из образовавшегося отверстия.
— Привет! Отодвинься.
Головой вперед скользнул из воздуховода вниз, приземлился на руки и, ловко перекатившись, вскочил на ноги.
— Ну, вот и я...
Клодин охватила его взглядом — улыбку и полосы грязи на лице, и взъерошенные волосы, и протянутые ей навстречу руки, и треугольник кожи в распахнутом вороте рубашки — туда она и уткнулась лицом, сдержав рвущийся из горла крик, пока ее ладони гладили и обнимали его.
— Ну что ты, что ты, — сказал он, как обычно говорят мужчины, когда им кажется, что женщина вот-вот готова заплакать; быстрыми утешающими поцелуями пробежался от виска к щеке. — Только не плачь, ладно?
Она замотала головой, вжимаясь в него лицом: она не будет плакать, не собирается! Тем более теперь, когда рядом тот главный и единственный человек, который защитит ее, спасет и убережет от любой беды...
Томми снова потерся губами об ее висок, щекотное теплое дыхание коснулось уха. Клодин тоже поцеловала, куда пришлось — его кожа была соленой, будто он искупался в море.
В какой момент потребность утешиться и согреться переросла в нечто большее, она и сама не знала, но все произошло очень быстро. Хватило нескольких легких поцелуев, ощущения прильнувшего к ней упругого сильного тела, знакомого запаха, знакомых рук, обнимавших ее — чтобы желание, словно током, пронзило Клодин от ступней до корней волос, так что они, казалось, встали дыбом.
Она подняла голову, взглянула Томми в глаза.
— Ты... — сказал он, и больше ничего; слова были сейчас не нужны — они оба и без того знали друг про друга почти все. Не разжимая объятий, мелкими шажками, точно в танце, подтолкнул ее к кровати и сам рухнул туда вслед за ней.
— Ты плачешь?
— Нет... — Ее пальцы прочертили по влажному плечу Томми идущую в никуда дорожку.
— Я тебе сделал больно?
— Нет...
— Сам не знаю, что на меня нашло...
— Перестань. Все хорошо...
Сегодня он вел себя как-то необычно — словно изголодался по ней и никак не мог насытиться; был требовательным и напористым, чуть ли не грубым. Но может быть, именно эта его яростная, неуемная страсть и нужна была Клодин, чтобы раствориться в ней, забыться, очиститься от всего, что произошло этим вечером в салоне. Во всяком случае, оскорбленной она себя не чувствовала; слегка кружилась голова, хотелось закрыть глаза и уснуть — и даже во сне чувствовать его объятия.