Девушка с обложки
Шрифт:
Томми пошевелился.
— Мне скоро надо будет уходить.
— Ты не поспишь? — Она огорченно приподнялась. — До рассвета же еще время есть!
— Да нет, я сегодня и так полдня спал.
— Где? — невольно вырвалось у Клодин. Она-то предполагала, что он выбивается из сил, чтобы сорвать планы террористов — а он, оказывается, спал!
— Нашел один укромный уголок, — усмехнулся Томми. — В прачечной, там внутри целая куча белья лежит, я на ней, как на перине, и устроился. Тихо, тепло... Так что я сейчас еще немного побуду — и пойду.
Перевалился на спину, обнял Клодин и подтянул
— Ну что, ты хочешь знать все, что сегодня произошло? — вздохнула она. Не хотелось ни вспоминать об этом, ни говорить.
— Нет, не надо. Я сам был... неподалеку и все видел.
— А если бы они меня все-таки потащили, как Дорну, ты бы... ты бы помог мне? — Клодин сама не знала, что заставило ее задать этот вопрос, и пожалела о нем, едва он вырвался.
Томми не шевельнулся, но между ними, казалось, мгновенно образовалась невидимая преграда. Взгляд стал холодным, губы отвердели; он чуть помолчал прежде чем ответить — жестко, словно ставя точку в каком-то споре:
— Их было семеро. Все с автоматами. Может, я с двумя-тремя бы успел справиться, но если бы началась стрельба, они и тебя, и еще десяток человек могли положить...
Все эти слова значили на самом деле лишь одно: нет. Нет, что бы с ней ни делали, он бы не пришел и не спас ее.
Да, конечно, все правильно — кому, как не ему, знать, как положено действовать, когда вокруг террористы... все правильно — но лучше бы он соврал! — горько подумала Клодин. Лучше бы он соврал, чтобы не было сейчас ощущения, будто ее обманули и предали, в самый трудный момент выдернув из-под ног опору.
— Я надеялся, что, может, они действительно ограничатся деньгами шейха и уберутся на катере, — продолжал Томми (А зачем еще что-то объяснять? Итак все ясно!), — потому ничего не предпринимал, не хотел их провоцировать, чтобы не пострадали заложники. Но после сегодняшнего ясно, что они в любой момент могут начать разбираться с пассажирами. Поэтому я должен как можно быстрее сообщить, что яхта захвачена. Это единственный шанс для всех нас... и для тебя тоже.
Он продолжал обнимать ее, но теплая тяжелая рука, лежавшая у нее на боку, казалась Клодин теперь чем-то чужеродным и неподходящим к их разговору. Возможно, Томми тоже это почувствовал, потому что убрал ее, откинул одеяло и сел; подытожил, не оборачиваясь:
— Я не имел права вмешиваться и рисковать собой и другими — даже ради тебя.
Сейчас он скажет что-нибудь вроде «Извини»... Хотя на самом деле — за что извиняться?! Она сама виновата, не надо было спрашивать... И обижаться нельзя, потому что он такой, какой есть, офицер до мозга костей, и слова «долг», «дисциплина», «приказ» — это основа его жизни.
— Я чуть не сдох, когда увидел, как он тянет к тебе руки, — сказал он вместо этого. — Я не знаю, честно, не знаю, что бы я сделал, Клодин. Я лежал там, меня трясло, и я готов был выстрелить... Я знал, что нельзя себя выдавать, нельзя стрелять — и до сих пор не знаю, как бы на самом деле поступил, если бы шейх не вмешался. Потому что если бы... если бы они что-то сделали с тобой, то мне лучше было бы умереть, чем жить потом с этим!
Все полтора года, что они были вместе, Клодин казалось, что ничто не может поколебать
— Я не знаю, — повторил Томми тише, — не знаю... — Как всегда, когда он волновался, в его речи появился уэльский акцент. — Сегодня я мог придти к тебе раньше — и не шел... лежал, думал. Потому что знал, что ты можешь меня об этом спросить — и не знал, что ответить.
— Ну что ты! — Клодин привстала на колени, обняла его сзади и прижалась щекой к широкой голой спине. — Все в порядке. Я понимаю...
Она и правда понимала — понимала куда больше, чем он хотел сказать: и что эти сбивчивые слова, которые дались ему так нелегко, на самом деле равносильны признанию в любви, и что пусть Томми даже не сказал об этом напрямую — но он сделает все, чтобы спасти ее.
Он снова лег и потянул ее за собой; укрыл их обоих одеялом, сказал, согревая ухо теплым дыханием:
— Когда это все закончится, я попрошу отпуск дней на десять, и мы с тобой съездим куда-нибудь в тихое-тихое место, где тепло, где растут пальмы и светит солнце, и можно полдня лежать на пляже — а полдня плавать под водой и смотреть на пестрых рыбок...
— Да...
Когда это все закончится.
Когда это все закончится...
Встали они через полчаса. Выйдя из душа, Томми собрал раскиданную по полу одежду, взглянул на нее с сомнением.
— У тебя не найдется, во что мне переодеться? А то я уже больше суток белье не менял, скоро свое присутствие запахом начну выдавать.
Единственное, что могла предложить ему Клодин — это трикотажную пижаму, состоящую из шортиков и свободной майки. Впрочем, свободной — это для нее, на него майка налезла впритирку.
— Поприличнее цвета, конечно, не нашлось? — взглянув на себя в зеркало, скривился он при виде жизнерадостных желтеньких ромашек на голубом фоне, украсивших его торс. — Спасибо, что хоть без рюшечек! — Клодин хихикнула.
Зато синяя водолазка с высоким воротом, обтянувшая его, будто вторая кожа, пришлась ему явно по душе. Прежнее белье и рубашку он, свернув в тугой узел, вышвырнул в иллюминатор.
Клодин хвостиком ходила за ним, смотрела, как он одевается, как бреется, как застегивает на запястье браслет часов... Выло невыносимо думать, что он сейчас уйдет и она снова останется одна.
Она полагала, что, когда Томми сказал «я готов был выстрелить», это была лишь фигура речи, но, к ее удивлению, в кармане брюк у него и впрямь обнаружился пистолет — плоский, черный.
— Откуда это? — спросила она, когда, повертев пистолет в руках, он сунул его за пояс сзади.
— Украл, — коротко ответил он, и было непохоже, что пошутил.
Сел на кровать, махнул рукой, показывая на кресло — Клодин тоже села.
— Теперь слушай... Если что — если меня спросят об этих вещах, я скажу, что я их у тебя украл из чемодана, когда тебя не было в каюте. И, Клодин, что бы ни случилось — ты меня не знаешь. Даже если тебе скажут, что я сознался, что мы с тобой знакомы — все равно, ты меня не знаешь. Не знаешь, понимаешь?! Пожалуйста, я тебя очень прошу... Я надеюсь, что до этого не дойдет, но если что... пожалуйста, не узнай меня...