Девять хат окнами на Глазомойку

Пальман Вячеслав Иванович

— Давай поспим, сынок. Уже второй час. Гаси свет. И доброй ночи!

Они лежали в темноте с открытыми глазами. Старый Савин — по привычке, бессонница уже тогда мучила его. А Веня, потомок бесчисленных поколений крестьян, мучился, переживал и смерть бабушки, и трудности отца, которого, как он трезво рассудил, покинул в самую нелегкую пору, оставив без поддержки. И сон к нему тоже не шел. Отец тут крутится как белка в колесе, а он, умелый мастер — в сторонке.

Кажется, впервые с тех пор, как уехал и остался с Мариной в городе, Веня Савин критически и безжалостно глянул на себя со стороны. Как легко и просто бросил он землю, оставил родителей и всех предков своих! Переложил без раздумий на старые отцовские

плечи то самое, что должен был делать вместе с ним. Улетел из отцовского гнезда совершенно спокойно, и совесть до сих пор не грызла его, как не беспокоит она, наверное, тысячи таких же молодых, покинувших деревню. Почему это происходит? Где причина? Он вспорхнул и уехал, а его неграмотная бабушка, ради памяти которой он приехал в Лужки, до последнего своего часа так и работала на огороде, заботясь о пище для людей. И для него, городского своего внука, — тоже. Нет, дело не в Марине. Он и до любви своей был готов покинуть родную сторону. Марина лишь ускорила… Что же теперь делать? Переиграть, как у них выражаются? Но для этого ему придется убедить милую женушку. Поменяет ли она привычный шумный город на кроткую их деревню?.. Легко ли и ему?..

Наутро, когда Веня еще спал, Михаил Иларионович уехал в Кудрино и пробыл там до позднего вечера. Веня проснулся поздно, сходил к старикам соседям, потом пошел на картофельное поле и немного поработал по старой памяти с Митей. А когда в Лужки вернулся отец, они еще раз сходили к бабушкиной могиле, вспомнили всех Савиных, что лежали под березами. И до самого темна выхаживали по высокому берегу Глазомойки, любуясь чистым лугом, над которым то и дело пролетали перед сном пестрые чибисы, спрашивая отца и сына — чьи они?..

На другой день, побывав в Кудрине, Вениамин заторопился. Марина, конечно, уже вернулась из поездки и ждет его. Да и он соскучился.

Все другое в мире как-то отступило перед женой и уже не казалось таким важным, как после ночного разговора с отцом.

Но он все же не уехал в то утро из Кудрина в свой город, как хотел поначалу. Что-то заставило Вениамина возвратиться в Лужки, дождаться отца и еще, еще поговорить с ним.

Этот разговор пришелся на ранний вечер.

Они только что пообедали, Михаил Иларионович вышел из-за стола и не то чтобы уселся, а как-то повалился на диван и закрыл глаза, всем телом отвалившись на мягкую спинку.

Сын еще сидел за столом и смотрел на него с чувством острой жалости. Как он постарел, как сдал! Неожиданно для себя тихо сказал:

— Устал ты. Отдохнул бы, съездил на юг. А то — к нам…

— Вот этого не обещаю. Боюсь отлучаться, чтобы не проиграть все остатнее. Нас мало. Нам сельский фронт держать надо.

— Даже так? Вроде война у вас.

— Да, похоже. Одни наступают и делают ошибки за ошибками. Другие исправляют эти ошибки на свой страх и риск. Не очень почетная деятельность, скажу тебе. Но силы и время тратим.

— Кто же тебе доставляет хлопоты, папа?

— Во всяком случае — не производство. Командиры свыше. Район.

— Тоже мне высокая инстанция!

— Видишь ли, крайний для колхоза — район. Там «исправляют» наши жизненные наметки, там создают для нас планы, подчас нереальные, там нас озадачивают и наставляют. А мы, видишь ли, не все принимаем. Ну как можно объявлять во всеуслышание о неперспективных деревнях, если там земля? В Нечерноземье весь уклад земледелия на отвоеванных у леса полянах и вырубках, дом и хлев обязательно стоят рядом с пашней и огородом, потому что слабая от природы пашня не могла и не может родить без навоза! Наш навоз теперь в Кудрине, до дальних полей он не дойдет. Людей нет. Дорог нет. Словом, новая целина. Ты видел наш комплекс? На эти деньги можно было все наши деревни привести в порядок, дорогами связать. Пашня, корова, навоз — это единство крестьянское оказалось

разорванным. Понимаю, для степной части, возможно, комплексы лучше мелких ферм, крупные села лучше мелких. Но для нашей стороны подобная замена оборачивается тем, что твоя Маша едет за продуктами в саму столицу. Это же додуматься надо — в столицу за маслом, привезенным из Чурова или Кудрина!

— Зачем же вы с Дьяконовым согласились? Вот так бы и сказали, как говоришь мне.

— Пробовали, все доводы выложили. Да вроде против ветра… Видишь ли, ученые доказали выгоду концентрации. На примерах юга. А распространить ее решили повсеместно. Выполняй. Все только и занимаемся исполнением приказов, ничего от себя не добавляем, это наказуемо. Исполнительность доведена до состояния главной добродетели. Дисциплина.

— У нас тоже так. Дисциплина. И не плохо получается.

— У вас дело промышленное. Здесь иное, ты должен понимать. Исполнительность без инициативы оборачивается безразличием, равнодушием ко всему окружающему. Это живому миру, работе в нем противопоказано.

— Зато легче жить.

— Вот именно. А зачем мне легкая жизнь? Без труда успеха не бывает. В нашем деле успех только в творчестве, в единении с природой. В оценке малейших перемен. В соблюдении познанных законов природы. Если этой тренировки ума нет, творец зачахнет. Мы — люди. Не роботы.

— Ну, а выход? Ведь должен же быть выход? — Веня вскочил, потом сел поближе. Он выглядел взволнованным.

— Только ставка на способных людей в сельском хозяйстве, которых мы растеряли. И всемерная помощь этим людям, а не командование. Пусть командует тот, кто делает хлеб! Такова логика.

Сын задумчиво смотрел в окно и слушал — нет, не слушал, а впитывал в себя отцовские слова. Когда Савин замолчал, он помедлил, осмысливая сказанное, и, задумчиво растягивая речь, проговорил:

— Да-а… Довольно интересная ситуация. Ты обрисовал только контуры, но, в общем-то, верно. Отстаивать свои мысли надо, опыт крестьянствования — надо, как это ни трудно и даже если опасно. Иначе о каком прогрессе речь?

— Иногда так трудно бывает, сынок, что в голову лезут самые неподходящие мысли. Может, пора мне уходить, свое отжил, новое уже не воспринимаю? Тридцать лет на этом самом месте. И не преуспел. Смотрю по сторонам — а кто преуспел? И почему мы так мало можем, когда и техника, и наука, и опыт.

Веня прошелся по комнате, включил ночник. Свет снизу делал его лицо старше.

— Вот с этим я не согласен. Надеюсь, и ты понимаешь, что, сидючи в конторе плановиком или кем там еще, будешь еще больше переживать. Сегодня ты хоть что-то можешь делать, тем более с Дьяконовым на пару. Держите свою линию, никто вас сбить с толку не сможет. Надо же кому-то начать по-новому? Или это только красивый лозунг, будто хлеб — всему голова?.. Не могу поверить, что все умелые люди ушли из деревни. Остались, есть и такие. Я говорю о творчески мыслящих.

— Конечно, есть. Митя Зайцев — вот он, рядом, Лужки держит. Но один — вот ведь беда! Случись с ним что — конец нашей деревне. В Кудрине едва ли десяток настоящих крестьянских душ осталось. Все прочие — пришлый народ, без бога в душе. Ищут удобной жизни для себя, только всего. Нашли — остались. Не нашли — снялись и дальше, благо везде «требуется, требуется…». Ну, еще в школах подрастает смена. Их еще воспитать надо, чтобы землю полюбили. Пунктик твоей славной жены, между прочим. Я так думаю, что хороших земледельцев теперь надо по городам-районам отыскивать, в разных «Сельхозхимиях», «Сельхозтехниках», да просить возвращения на землю. И все для них сделать, чтобы лучше, чем в городе, жилось, чтоб интересней, творчески работалось. — Усмехнулся и как-то странно добавил: — Репатриировать. Знаешь такое слово? Да, когда возвращаются на родину. Смешно? Мне горько, сынок. Тем более, что и ты…