Девятью Девять
Шрифт:
— Когда прослышишь, что твой дворецкий назначил свидание копу, невольно становится любопытно.
— А, Грегори! — загремел Джозеф. — Рад тебя видеть.
На лице у Грегори Рэндала было написано что угодно, кроме радости.
— Артур попросил составить ему компанию, — как будто оправдываясь, пробормотал он.
— Понимаю, — кивнул Джозеф. — Тебе неловко встречаться со мной после той нелепой сцены во вторник. Перестань, мальчик мой. Временами все мы теряем голову. Не сердись.
Грегори отвел Мэтта от остальных, когда они двинулись вверх по лестнице.
— Надеюсь, старик, ты понимаешь насчет вчерашнего вечера…
—
— Теперь, когда все уже сделано и сказано… то есть…
— Человек в твоем положении… — подсказал Мэтт.
— Вот именно. Я рад, что ты понял. Человек в моем положении обязан, в конце концов… э… поддерживать свое положение. Конечно, не стоило вот так давать волю гневу, но когда столько всего… — Он заметил свежий шрам и замолчал. — Это я?..
— Видел бы ты его свежим, — бодро ответил Мэтт. — Пять швов и переливание крови. Конечно, сейчас уже почти зажило.
Грег, как обычно, поверил в каждое слово и в ужасе замолчал, а Мэтт переключил внимание на разговор двоих пожилых мужчин с тонкими поджатыми губами и индюшачьими шеями. Эта пара поднималась по лестнице впереди них.
— Девятью Девять свое дело сделали, — сказал один. — Мы как следует проучили Харригана. — В старческом голосе звучала радость.
Второй хрипло хихикнул:
— Это еще не все. Ты подожди. Пока что убрали только одного. Подожди, вот как начнем настоящую чистку, увидишь, что будет с красными, католиками и грязными евреями.
Первый почесал лысину.
— Но ведь сам Агасфер — еврей.
— Подумаешь! Иисус тоже был евреем, правда же? Ну и что с того?
Первый, казалось, вполне удовлетворился этой логикой.
— И пускай кто-нибудь попробует нам помешать, — мрачно произнес он.
Наверху лестницы Мэтт столкнулся с Фредом Симмонсом. Отставной бакалейщик, очевидно, разрывался между природным добродушием и ненавистью к шпиону Харригана. Он поздоровался, явно балансируя на грани.
— Здравствуйте, — ответил Мэтт и наудачу добавил: — Мистер Симмонс, это мистер Рэндал. Рэндал утверждает, что я ошибаюсь насчет Храма. Он уговорил меня прийти сегодня еще разок и послушать.
Фред Симмонс просиял и энергично потряс руку страшно смущенного Грега:
— Молодчина, Рэндал. Я пытаюсь внушить Дункану, что такие молодые люди, как вы с ним, — именно то, что нужно Храму. Может быть, вы наконец вытрясете из него дурацкие харригановские идеи. Не возражаете, если я сяду рядом?
В итоге Мэтт оказался между Р. Джозефом и Фредом Симмонсом, а Артур и Грег — с флангов.
Во время органных импровизаций на знакомые до боли темы он слышал, как адвокат отчитывает племянника за неподобающее поведение на прошлой неделе, а бывший бакалейщик искренне, хоть и в жанре монолога, обсуждает догматы веры Древних с новообретенным собратом.
— Я очень рад, что Рэндал привел тебя именно в четверг, — сказал Симмонс, повернувшись к Мэтту. — Сегодня вечер особых знаний. В четверг Агасфер всегда рассказывает, какие опасности угрожают Америке, чтобы мы знали, что делать, когда…
— Когда что?
— Ш-ш…
Высокий тенор запел “Сладостную тайну жизни”. Служба началась как обычно: разошелся занавес, открыв Агасфера в желтом сиянии на пустой сцене. Мужчина за столиком официально поприветствовал собравшихся (Мэтт с удовольствием отметил, как Грегори поморщился, когда Симмонс стиснул ему руку), последовало хоровое
— Видишь, Дункан, — объяснял Фред Симмонс, — мы знаем теперь, что Агасфер говорит правду. Раньше кое-кто, может, и сомневался. Только не я, конечно. О нет, сэр. Но некоторые, наверное, думали, что это все… как бы понарошку. Но когда мы призвали Девятью Девять и оно сработало… ну, теперь мы знаем, что почем.
В мертвой тишине Агасфер поднялся и вышел на середину сцены.
— Ведомо вам, — негромко начал он, — зачем мы собрались сегодня. Я возвещу истину, и истина сия освободит вас, а равно и нашу великую и прекрасную страну. Но, прежде чем я открою некоторые вещи, которые вам надлежит и подобает знать, я должен взглянуть в книгу, ибо со страниц ее я черпаю послания, которые шлют Древние.
Мэтт взглянул на своих спутников. Артур скрывал напряженное любопытство под привычной маской скуки. Р. Джозеф, склонив голову набок, казалось, внимательно изучал ораторские приемы проповедника с профессиональной точки зрения. Фред Симмонс, затаив дыхание, ожидал слов Агасфера. А Грегори был попросту ошеломлен.
Агасфер подал знак, и прислужник в белом выкатил пустую книгу.
— Ибо сказано в восьмой главе Евангелия от Иосифа, — зазвучал сочный голос, — “Ищущие знания обрящут многое; но знание обретенное дарует всё”. А посему давайте же узнаем, какое знание обрели мы… — Он опустил глаза и принялся изучать пустые страницы.
Внезапно фигура в желтом застыла.
— Нет!.. — вполголоса выговорил Агасфер и принялся вчитываться внимательнее.
Мэтт почти поверил, что на странице действительно что-то написано. Когда Агасфер замолчал, стало совершенно тихо, но теперь по залу пробежал легкий шепот. Фред Симмонс взволнованно подался вперед.
Наконец Агасфер закрыл книгу с хлопком, который пробился сквозь общее бормотание и вынудил прихожан замолчать.
— Я прочел, — медленно и звучно объявил он, — последнее послание, кое оглашу с этого возвышения. Нет, не пугайтесь. Не возвышайте голоса ваши и не дивитесь, но слушайте и внимайте. Я исполняю волю Древних, и лишь одна она направляет жизнь мою. Сначала их веление передал мне Древний Иисус в Иерусалиме, а потом, когда я сделался мудрее, напитавшись великой мудростью Древних, я стал получать наказы от всех Девяти. По их слову я пришел сюда, в Город ангелов, дабы открыть вам истину, известную мне. И теперь по слову Древних я покидаю вас, и куда я пойду, никому не ведомо. Внемлите же прощальным словам Агасфера.
Мэтт повернулся к Симмонсу, но земные вещи перестали существовать для верного ученика. Он не сводил глаз с учителя, который только что произнес столь невероятные слова. Р. Джозеф был поражен не меньше, хотя наверняка испытывал другие эмоции, а Грегори, похоже, дивился сильнее прежнего.
В качестве прощальной речи Агасфер произнес удивительную проповедь, полную гуманизма и терпимости, а потому совершенно не похожую на прежние выступления. Он заклинал людей в память о нем отринуть ненависть, творить добро и защищать демократию, но в последнем не переусердствовать, впадая в нетерпимость, иначе от руки защитников демократия и сгинет. Не слыша привычных четверговых разоблачений и сенсаций, публика сначала беспокойно ерзала, но в конце концов вроде бы смирилась с новой истиной.