Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному

Сеничев Сергей

Выпустить кии из рук обитателей «спально-бильярдного апартамента» вынудил лишь рождественский обед: устрицы в рыбном соусе, ростбиф, утка, традиционный пудинг с изюмом и сладкие пирожки…

ТВЕН обожал карамболь. Причем с годами страсть только возрастала. Один из друзей вспоминал как после банкета, приуроченного к 73-летию писателя — заполночь уже — тот затащил его к себе и предложил сыграть «коротенькую». Отказаться было невозможно: не играющим на бильярде или в карты (Твен предпочитал бриджам с преферансами «мокрую курицу» — любимую игру дошколят) дорога в дом заказывалась. И они катали шары, пока не «опомнились от грохота бидонов молочника, когда увидели, что было уже около пяти утра». А будучи

помоложе, он не отходил от стола и по 10–12 часов…

Однажды УАЙЛЬД проигрался в казино в пух и прах. Наличных у него не осталось вовсе, ну просто ни монетки. И на выходе писатель спросил у распахнувшего перед ним дверь швейцара: «Вы не могли бы одолжить мне двадцать франков?» Швейцар протянул деньги: «С удовольствием, сэр». Уайльд величаво отстранил его руку: «Оставьте себе! Это ваши чаевые»…

Не упускал шанса заглянуть в игорный дом ПАГАНИНИ. Эту страстишку он унаследовал от помешанного на игре отца, которому, кстати, необычайно везло и в карты и в какие-то «темные лотереи». Что, впрочем, не мешало старому Антонио и проигрывать деньги, вырученные на концертах сына — Паганини-папа беспощадно эксплуатировал талант Николо до тех пор, пока тому едва исполнилось одиннадцать лет… Первые же СВОИ деньги юный «дьяволенок» заработал не игрой на скрипке, а поставив припрятанную от папаши пятифранковую монету на карту в одной из грязных генуэзких портовых таверн. Тем вечером он удачно превратил ее в восемьдесят луидоров, на которые оделся утром в одном из самых модных магазинов (изящные туалеты были еще одной отличительной чертой, если не сказать пожизненным пунктиком маэстро).

О неравнодушии Паганини к карточной игре можно судить уже хотя бы по тому, что сплетня о том, как он проиграл свою скрипку Гварнери, была едва ли не излюбленной темой желтых газет всей Европы… Разумеется, свою «Дель Джезу» Никколо никогда и никому не проигрывал, но за карточным столом ему действительно везло не часто. Человеку — будь он даже Паганини — не может везти во всем сразу. Предание гласит, что однажды, усевшись играть с несколькими лирами в кармане, великий скрипач превратил их к утру в целое состояние. «Это он!» — ужасным шепотом пожаловался везунчик приятелю. «Кто он?» — «Дьявол!.. Это его происки». И якобы впредь музыкант уже не притрагивался к картам…

Иоганн Себастьян БАХ был страстным игроком на… органе. Известно, что он отменно играл на скрипке и виоле да гамба, чуть хуже на деревянных и медных духовых инструментах, но в «импровизации на клавесине и органе, неизменно одерживая верх в традиционных тогда состязаниях самых крупных музыкантов». Так, один из конкурсов заключался в том, что каждый из участников сочинит фугу, а другой должен будет исполнить ее — без подготовки, с листа. Очевидцы рассказывали: «Бах взял нотную тетрадь соперника, перевернул ее вверх ногами и, к изумлению присутствующих, сыграл произведение в нужном темпе и без единой ошибки, после чего продолжать состязание стало совершенно излишним»…

ГЕТЕ отродясь не брал карт в руки, но считал это своим крупным недостатком: он был убежден, что игра для молодых людей чрезвычайно полезна, поскольку просто невозможно представить себе общества без карт…

Преазартным игроком был «самый революционный из умов современной ему Германии» ЛЕССИНГ. Будучи и изначально натурой гипоманиакальной, после череды смертей самых близких (сначала трагически погиб его друг-писатель Эвальд фон Клейст, а вскоре жена Лессинга, с которой он мечтал соединиться чуть не полжизни, умерла в родах, произведя на свет нежизнеспособное дитя) драматург не знал уже ничего кроме работы и — карт. Это необузданное влечение он рассматривал как род искусственной ажитации для своих напрочь расшатанных нервов: «Я нарочно играю так страстно. Сильное возбуждение приводит

в действие мою остановившуюся машину; оно избавляет меня от физического страдания, которое я часто испытываю».

Похоже, ту же функцию будоражения нервной системы возлагал на карты современник и соотечественник Лессинга БЛЮХЕР. Фельдмаршал был из людей, чувствующих себя сносно только в борьбе. «И вечный бой, покой нам только снится» — в точности о нём. Любого простоя Блюхер не переносил органически, а гарнизонную службу именовал «мучительной бездеятельностью». И в отсутствие военных кампаний не находил ничего лучше как стимулировать жизнедеятельность высокими ставками за карточным столом. О суммах, которые он оставлял там, ходили легенды.

Впрочем, даже карты не всегда помогали этому пруссаку взбодриться должным образом. Специалисты настаивают на очевидной циклотомии полководца. Проще говоря, периоды психического подъема то и дело чередовались у него с депрессивными фазами. На одну из которых и выпало сражение при Лаоне в марте 1814-го, в котором Бонапарт одержал пусть пиррову, но все-таки победу. Не пребывай Блюхер в те недели в состоянии своего знаменитого уныния — Европа освободилась бы от «врага рода человеческого» целым годом раньше.

Фельдмаршал отправился в мир иной через четыре года после Ватерлоо: в состоянии жутчайшей депрессии отказался принимать пищу и уморил себя голодом. То ли карт под рукой не оказалось, то ли и они были уже бессильны…

Родившийся годом позже и умерший тремя годами ранее него наш «старик ДЕРЖАВИН» пристрастился к картам еще в ранней молодости — восемнадцати лет.

Об ту пору служил он рядовым третьей роты лейб-гвардии Преображенского полка. Он служил рядовым десять долгих лет, и это там, в казарме его научили пить свекольный самогон и играть. Поначалу — в ерошку. То есть, не на деньги, а на таскание за волосы (что и называлось — ерошить). Потом, в трактире да под выпивку Гаврила незаметно для себя, как это чаще всего и случается, проникся настоящей страстью к игре. Раз, сержантом уже, просадил деньги, присланные матерью на покупку имения. Стал «день и ночь» (по собственному признанию) ездить по трактирам в поисках серьезной игры, познакомился с «прикрытыми благопристойными поступками и одеждою разбойниками» и вскоре сделался ОТЪЯВЛЕННЫМ шулером — обучился «заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам». А за шулерство в ту пору светила не тюрьма так ссылка. Бог, правда, миловал, и под судом Гаврила Романович ходил в свое время по делу, к картам никакого касательства не имевшему…

Вообще, в те времена карты были неотъемлемой частью жизни всех слоев российского населения, за исключением, разве, крестьян, и даже при дворе составляли ежедневное занятие. Приближенные Елизаветы дулись в фараон, проигрывая друг дружке «стада живых людей». Там же, будучи еще великой княжной, пристрастилась к этой забаве и Великая в недалеком будущем Екатерина. Так что подданный ея императорского величества Г. Р. Державин вряд ли сильно отличался в этой плане от подавляющей части славного русского воинства… И тут мы позволим себе коротенькое отступление об истории карт на Руси.

Завезли их нам, как считается, поляки — непосредственно в Смутное Время. Но смута прошла, а карты остались. И, взойдя на престол, Михаил Федорович тут же распорядился насчет преследования картежников на подведомственной территории. Суровыми были гонения на игроков и при сыне его Алексее Михайловиче: картежники приравнивались к ворам и убийцам и нередко расплачивались за свою страстишку жизнями.

Другой разговор, что после смерти царя в одном из Коломенских дворцов обнаружилась куча игральных колод. Кто-то проболтался, что государь баловался ими с младых ногтей: сам, дескать, папенька ему разрешили — «для забав и обучения»…