Диармайд. Зимняя сказка
Шрифт:
Он единственный называл ее давним, забытым, ненужным, мягким и сладким именем. Фердиад, сравнив это имя с приторным пирожным, дал другое – уж за это она была своему сиду от души благодарна. Дара хотела было приказать Артуру никогда так себя больше не называть, но вдруг сообразила – если Фердиад все еще за ней присматривает и плетет козни, то зачем же давать ему яркий маячок? Пусть в темноте звучит совсем иное, надо полагать, уже позабытое Фердиадом имя.
– Ты даже не представляешь, как я без тебя соскучилась! – совершенно искренне воскликнула она.
– Откуда ты? Что все это значит? Налетела, улетела!
– Потом, потом! Работа у меня такая!
– Работа?
Один раз нужно было сказать что-то этакое про работу. Раз и навсегда. Поскольку мужчины относились к целительству скептически (кроме тех случаев, когда мужское достоинство объявляло длительную забастовку), то Дара и не докладывала никому о своем деле. Сейчас нужно было не просто выкрутиться, а отбить охоту задавать вопросы.
– Понимаешь, у меня не то чтобы ненормированный рабочий день, а вообще ненормированная рабочая жизнь, – честно ответила Дара. – Я никогда не знаю, в который час понадоблюсь. Но иногда у меня бывают свободные дни – три или четыре, и я знаю, что никто не станет меня искать. А вообще…
Она замолчала.
– Да ты что – киллер, что ли?
– Нет, Арчик, я не киллер.
Она произнесла это очень спокойно и не стала продолжать. Пусть думает, что угодно.
– Ясно… – пробормотал Артур. – И когда же тебя завербовали?
Дара еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. Артур родился диссидентом и помрет диссидентом – все, что связано с безопасностью государства, причем любого государства и любой степенью безопасности, вызывает у него истерическое презрение. В ночном бегстве Дары ему померещился почерк ФСБ! Ну, этой публике спецслужбы всюду мерещатся, включая бачок унитаза, подумала Дара, и пусть раз в жизни от древней придури будет польза. Леший с ним, с Артуром, раз он так придумал, значит, так ему понятнее.
Про то, как она в кафе, подстраивая случайную встречу, изображала кадр из шпионского кино, Дара в эту минуту честно забыла.
Сана была права – вот уж в этом ни Артур, ни, надо полагать, вся городская творческая интеллигенция ни капельки не изменились. И любовь, и ненависть тут действительно закостенели, закаменели, покрылись плесенью, но внутри оставались прежними, как будто времени не существовало.
– Каждый зарабатывает на жизнь по-своему, – заметила она. – Ничего тебе объяснять я не буду – еще только не хватало, чтобы я сейчас стала перед тобой оправдываться. Просто так получилось. И имей в виду, что моя личная жизнь – это моя личная жизнь, никого она не интересует.
– Хочешь сказать, что ОНИ не знают, где ты теперь? Или ты ИМ доложила?
Это ОНИ по-прежнему произносилось с внутренним змеиным шипом. Там, откуда прибыла Дара, о змеином шипе давным-давно позабыли – у людей были более важные дела, чем сведение древних счетов с почившим в бозе государством. Люди зарабатывали деньги и не тратили времени на посторонние предметы – разве что обязательные два-три часа видео по вечерам да время от времени секс.
– Перестань. У тебя больная фантазия. Я что – похожа на агента ноль-ноль-семь? Я просто работаю, и в условия контракта входят такие неожиданные выезды, правда, это бывает редко. Ты не допускаешь, что я всего-навсего медик? Или эксперт?
Артур очень недоверчиво посмотрел на нее.
– Да говорят же тебе, что
– Вот уж не думал…
– И не думай! Меньше знаешь – лучше спишь. Чай-то поставил?
Решив таким образом важную проблему, Дара переключилась на иную, не менее важную, – на прелюдию к близости.
Обстановка в комнате была спартанская, лишних осветительных приборов не водилось, и Дара сделала то самое, что и в прошлый раз, – попросила Артура перетащить настольную лампу к постели. На лампу они для приятного полумрака накинули тоненький кружевной топ Дары, которые она носила вместо сорочки, и на стены легло изысканное, чуть размытое черное кружево.
Открыв глаза, Дара опять увидела его и улыбнулась – эстетика, однако! Она испытывала не просто облегчение, а облегчение в квадрате. Идея Эмер оправдалась – близость, которая не была любовью, но и пошлостью за версту не разила, состоялась и оправдала возложенные на нее надежды.
Артур молчал, как молчит всякий мужчина, неохотно возвращающийся из блаженной пустоты в мир вещей, слов, даже поступков, не к ночи будь помянуты. Тормошить его Дара не стала – тем более задавать самый нелепый из всех возможных вопрос: милый, о чем ты сейчас думаешь?
Даже если он думал, как бы поделикатнее выпроводить подругу, знать об этом она не желала.
Она увидела за расплывчатым черным кружевом безумных королей. Того, в лиловой мантии, с перекошенным ртом и в короне набекрень. Того, с лицом прокаженного – именно на мысли о проказе наводил зеленовато-желтый цвет, да еще два провала на месте носа, да еще не иначе как червями разъеденная щека. Дара подумала, что этим гениальным пугалам не место над постелью любовников, и надо будет уговорить Артура перевесить их на другую стенку. Всех четверых… пятерых! Вон он, пятый, в кожаной маске и в короне…
В короне с синими камнями!
Дара невольно потянулась к нему. Наваждение нахлынуло, длилось ровно одну миллионную долю секунды, но за это время она успела сдернуть маску и провести пальцем по отчетливо вырезанным губам маленького упрямого рта, вложив в прикосновение такую нежность, какой от себя и не ожидала…
И опять она открыла глаза – уже не блаженно-расслабленная, но безумно перепуганная.
Артур молчал. Может, задремал, может, говорить было не о чем. Она приподнялась, посмотрела на спокойное лицо, отметила наличие звериных волосков. И точно, имелся у него какой-то мохнатый предок – темперамента Артуру было не занимать.
Чтобы не возникало опасного соблазна, она потушила свет и мысленно обратилась к Фердиаду – послав ему сперва, как положено, зов.
– Старый дурак! – конечно же, не эти слова послала она, но чувства, которое обычно в них вкладывают. – Ты что же, думаешь, я не догадываюсь? Не узнаю во всех этих фокусах твоего творческого почерка?
Фердиад не ответил.
– Я знаю, почему ты отпустил меня на целых… на целых… ох, в самом деле, на сколько лет ты меня отпустил?
И опять он не ответил, хотя посылать числа умели даже целители первого посвящения, не все, правда, но многие.