Диармайд. Зимняя сказка
Шрифт:
Будет ли у Сашки это ожидание? Или у девочки хватит глупости сделать первый шаг?
Глупости?
Как на грех, все хорошее, что было в те годы с Фердиадом, вдруг ожило в памяти. Ну, не все – но несколько пронзительных мгновений, которые любыми средствами следовало истребить из себя, выжечь огнем и выполоскать Ниагарским водопадом!
И все это ожидало сейчас другую – сильную, юную, норовистую и страстно желающую рухнуть в бездонную пропасть!
А ей осталась только холодная, деловитая, размеренная и просчитанная месть сида за дела давно минувших дней; месть, которую он непременно доведет до конца…
Дара повернулась
Коридор был длинный, как бессонная ночь – десять лет назад еще строили здания с такими вот безнадежными коридорами. Примерно к середине началась жизнь – кто-то арендовал для своих целей несколько десятков номеров, и там уже бурлила ночная суета взрослых людей, оторвавшихся от дома и совершенно ошалевших от своей мгновенной свободы. С каждым шагом все громче были гитарный звон и голос, который в любых других условиях следовало тщательно скрывать от слушателей, тут же он, со всеми своими прыжками из тональности в тональность, враньем и жутковатым тембром был кстати.
– Мы земных земней, и вовсе к черту сказки о богах! – пел он. – Просто мы на крыльях носим то, что носят на руках!
И последние две строчки подхватил хор – хор людей, которые поют раза два-три в год, поскольку повывелись из их быта даже немудреные бардовские песенки, даже совсем несложный для исполнения репертуар Окуджавы.
На руках носят обручальные кольца, сказала себе Дара, попробовал бы кто носить это на перьях, черта с два получится…
Будь она нормальной женщиной – возможно, заплакала бы, или поехала к Изоре, к Сане, к Мойре хотя бы, или даже понеслась в аэропорт, полетела к подруге Брессе, – чтобы выслушали, напоили чаем, успокоили, пусть даже пожалели. Однако непомерная гордость, которая в давние времена увела ее от Фердиада, не просто окрепла – но окаменела в ней. Она бы скорее умерла, чем позвала на помощь.
– Просто нужно очень верить этим синим маякам!…
Дара ускорила шаг, спеша прочь от песни. Еще и синие маяки!
И вдруг она остановилась.
Ветер пролетел по коридору, самый что ни на есть солоноватый морской ветер. И принес из-за горизонта птичьи крики.
Что-то непонятное спешило к ней издалека.
Дара пошла чуть медленнее, тем более что выход к лифтам она проскочила, а впереди было большое, от пола до потолка окно, являвшее собой торец коридора. Стекло по ночному времени могло бы служить зеркалом. Но не себя увидела там Дара – что-то совсем странное творилось в зазеркальном мире…
Чем ближе – тем отчетливее она видела, что за стеклом бьется большое и складчатое, вроде темного паруса, как будто шторы повесили не изнутри, а снаружи. Затем призрачная ткань под сильным ударом ветра плотно облегла человеческий силуэт. Дара сделала еще два шага и уперлась ладонями в стекло, ощутила его холодок животом и грудью. Если бы ей удалось сейчас продавить это стекло и улететь – она была бы счастлива.
Но нет, не удалось, зато она увидела, что ткань, гулявшая за окном, несколько уменьшилась в размерах, теперь это был темно-синий тяжелый плащ, даже, кажется, с капюшоном, и еще на плече того, кого она видела со спины, была маленькая старая арфа на длинном рыжеватом ремне.
Дара оставалась на месте, это она осознавала точно, однако картинка перед ее глазами развернулась, теперь она видела человека в плаще и с арфой уже не со спины, а чуть сбоку. Более того – она поняла, что этот человек стоит в лодке, в небольшой лодке
И, наконец, на носу лодки явился столб света.
Это был блеклый, непонятно откуда взявшийся свет, если бы его источник был в лодке – луч уходил бы ввысь, если бы свет пришел с неба, Дара тоже увидела бы истоки луча. Но световой столб был словно обрублен сверху – впрочем, в Другом Мире, где нет солнца, это, наверно, вписывалось в местные законы бытия и пространства…
Человек с арфой протянул вперед руки, сделал шаг – и прикоснулся пальцами к свету.
Невольно подавшись вперед, Дара прижалась щекой к стеклу.
Руки медленно-медленно заскользили вниз, выласкивая какие-то незримые Даре изгибы.
Ей безумно захотелось протиснуться сквозь стекло туда, к этим рукам.
Человек с арфой опустился на колено. Сейчас он был уже совсем близко к своему лучу, уже погрузил в свет лицо, а руки все еще гуляли, бродили, останавливаясь и исследуя… нет, не исследуя, скорее уж они сами придавали свету форму! Под длинными чуткими пальцами родилась линия стройных бедер…
Теперь Дара поняла – там, в лодке, мужчина ласкал свою женщину. Однако непонятным образом волнение оттуда передалось ее телу. Каждое движение пальцев принадлежало ей! И когда тело почти оформилось, она ощутила дыхание мужчины там, куда оно проникнуть никак не могло – это теплое дыхание, эти осторожные губы…
Меж тем верхушка светового столба, которой мужчина вообще не касался, тоже понемногу меняла очертания. Словно сквозь серебряную вуаль проступали черты лица – и это лицо, эта длинная шея, эта упрямая линия подбородка, вечно нацеленного вперед и ввысь, эти плечи были Даре неуловимо знакомы.
Она не могла шевельнуться – как не могла шевельнуться та, кого ласкал человек с арфой, завороженная, одурманенная, покорная и счастливая своей покорностью. Но язык ее еще слушался.
Дара хотела спросить «кто ты?» – однако своего голоса не услышала, но увидела, как под серебряным покровом лунного света шевельнулись губы той женщины.
Зато она услышала ответ!
– Нетрудно сказать: Я – вопрошающий знание, Я – изобилие моря, Речь ветра и речь копья, Гром прибоя, Горечь огня…Прежде, чем произнести эти слова, мужчина в лодке прикрыл левый глаз ладонью.
И другой вопрос беззвучно задала она: «откуда ты?»
Точно так же в ее ушах прозвучал ответ, и голос взволновал едва ли не больше, чем прикосновения, которых ее тело не должно было ощущать – и все же ощутило.
– Нетрудно сказать: От стечения знания, От высот доброты, От блеска восхода, От орешника поэзии, От исцеленья любовью, От потоков сияния, Где истина измеряется благородством, Где завершается ложь, Где различают цвета, Где обнажается искусство…