Дикая Роза. Семь лет спустя
Шрифт:
— Еще нет, но к тому все идет. Большое вам спасибо, вы мне очень помогли.
Фабила приложил руку к сердцу, извинился, что не располагает временем, бережно спрятал ксерокопию в большой внутренний карман и весело улыбнулся на прощание.
— Вот вы, столичные, всегда так, — незлобиво посетовал офицер по режиму, — одна нога здесь, а другая уже там. Ни минуты покоя. Слава богу, что я служу не в Мехико.
— Все еще впереди! — крикнул ему Фабила, закрыл за собой дверь и запрыгал по лестнице через ступеньку.
…Роза Гарсиа Монтеро пела в его «тойоте», Рамон спокойно держал руки на руле и подпевал ей вполголоса. Пасьянс начинал
Глава двенадцатая
Семь лет он не курил и думал уже, что никогда более не возьмет в рот сигареты. Но вот сейчас сидел и дымил, уже третью подряд. И думал: надо взять себя в руки, собрать волю в кулак. Не может же так быть, чтобы ситуация была вовсе безвыходная. Этой ночью ему впервые за многие годы приснилась покойная мать и сказала то, что не раз говорила в детстве: «Самое главное, Мигель, не отчаиваться никогда в жизни, что бы ни случилось…» А ведь он именно отчаялся, потерял себя, когда ему объяснили теперешнее его положение и то, чем он должен будет заняться. Надо припомнить в деталях, как все это было.
Когда он пришел в сознание, то в первые минуты подумал, что находится в больнице — очень уж напоминала маленькая комната, в которой он находился, больничную палату на одного, начиная с внешнего вида (все в белых тонах) и заканчивая кнопкой звонка у изголовья. Впечатление больницы усилилось, когда дверь бесшумно открылась и статная женщина в белом халате и белом чепчике вкатила столик с завтраком на подносе. Мигель хотел встать с кровати, но, во-первых, у него сильно закружилась голова, а во-вторых, он обнаружил, что лежит под одеялом совершенно голый.
Медсестра покачала головой, несколькими ловкими движениями помогла ему устроиться на постели сидя, прислонившись спиной к подушке, упертой в изголовье. Взяла со столика и протянула ему стакан с какой-то мутной жидкостью. Он выпил эту сладко-горьковатую смесь и сразу почувствовал себя лучше. «Скажите, пожалуйста, — спросил он, — где я нахожусь и что со мной случилось?» Но женщина в белом халате ничего ему на это не ответила, опять покачала головой, поставила поднос с завтраком туда, где под одеялом угадывались его колени, сделала рукой приглашающее движение: мол, ешьте, сеньор, — и так же бесшумно, как и входила, вышла.
Он почувствовал аппетит и стал завтракать, но мозг заработал уже отчетливее, и Мигель вспомнил. Вчера — или когда это было? — он возвращался с работы домой, остановился, как всегда, у знакомого магазинчика, хозяин уже приготовил ему пакет с продуктами: Он расплатился, вышел, снова сел в машину, поставив пакет на сиденье рядом, потянулся повернуть ключ зажигания и… И дальше ничего. Нет-нет, дальше на долю секунды он почувствовал, как крепкие руки обхватили его, зажали ему рот и нос, и… Вот дальше он уже точно ничего не помнит.
Мигель закончил завтракать и осмотрелся получше. Как же это он сразу не заметил: с потолка за ним следил глазок телекамеры. «Ну что ж, смотрите, — решил он, — я тоже посмотрю, куда я попал». И лишь слегка прикрывшись одеялом, босиком прошлепал к окну, раздвинул шторы и — ничего там не увидел: окно было искусственным, фальшивым, свет, шедший изнутри, лишь имитировал, хотя и весьма искусно, дневной и солнечный. Мигель шагнул к двери, повернул ручку — никакого результата,
Через две минуты дверь раскрылась, вошла та же женщина в белом халате, укоризненно посмотрела на него, жестом показала следовать за ней, дошла до боковой стены, дотронулась до невидимой ему клавиши, панель раздвинулась, и обнаружилась ванная комната с яркими полотенцами и серым купальным халатом на вешалке. Мигель пожал плечами и шагнул туда. Панель за ним закрылась. Он помыл шампунем голову и все тело, постоял под горячей водой, потом под холодной. В голове окончательно прояснилось. Насухо вытерся, причесался, надел халат. Поискал и нашел клавишу, управляющую выходом из ванной.
В палате никого не было, постель тщательно застелили, а поверх покрывала лежала новенькая мужская одежда: все, начиная от носков и заканчивая галстуком. Мигель надел голубую рубашку, серые брюки, черные носки, повязал синий в горошек галстук, достал из коробки легкие бежевые туфли. Все было по его размеру и лучшего качества. Наконец накинул пиджак, уселся на кровати и стал ждать: что-то ему подсказывало, что сейчас обязательно кто-то появится и все объяснится.
Прошло десять минут, пятнадцать, полчаса — Мигель следил по собственным часам, которые вернули ему вместе с новой одеждой, они показывали уже половину пятого, но утра или вечера, он не знал. Ему надоело сидеть, и он стал ходить по палате от стены до стены, поглядывая на закрытую (он проверял) дверь. Наконец, когда он уже устал ждать, в комнату вошел высокий, темноволосый, узколицый мужчина лет сорока пяти. Вид его показался Мигелю торжественным и надменным одновременно, одет он был в безукоризненный белый костюм. Мужчина остановился, не доходя до него два шага, затряс куцей, начинающей седеть бородкой и проговорил самым дружеским тоном:
— Мигель Сильва, неужели ты меня не узнаешь?
Он присмотрелся получше: кажется, когда-то они встречались, но когда и где?
— Извините, у меня всегда была плохая память на лица. Возможно, на симпозиуме в Болонье?
— Память на лица, говоришь? Впрочем, ведь мы не виделись более двадцати лет, и ты уже позабыл и университет, и всех старых товарищей. Неужели я изменился так сильно?
— Исагирре?
— Все-таки вспомнил! Да, Сатурнино Исагирре. Говори прямо: сильно я постарел?
— Да нет, не особенно. Просто я никогда не видел тебя с бородой. Но…
— Надеюсь, что так и есть. Я себя ощущаю теперь даже бодрее, чем в молодости. Впрочем, что же мы здесь стоим. Пойдем, я все тебе покажу. Да, извини, Мигель, что тебе пришлось ждать: надо было закончить опыт…
И не дожидаясь, пока Сильва начнет задавать свои неминуемые вопросы, Исагирре зашагал из палаты. Они очутились в широком, длинном и совершенно пустынном коридоре. Подошли к лифту, вошли в него и тут же вышли. Серое панельное здание, в котором Мигель только что находился, оказалось всего-то трехэтажным, а держали его, похоже, на втором этаже. В лицо ударил яркий, но уже клонящийся к закату день; всюду были деревья, кусты, но не густые, не заросли — чистая декорация, и каждый утолок хорошо просматривался. Но это он заметил позже, сначала Мигеля оглушила тишина, какой он не ощущал никогда, лишь много позже он научится различать в ней голоса природы и редкие посторонние шумы. Сразу он понял лишь одно: они находятся не в Мехико и вообще не в городе.