Дикая Роза. Семь лет спустя

Коробов Вальехо Владимир

— Так ты по-прежнему не хочешь мне рассказать, о чем тебя расспрашивали сеньоры сыщики?

— Да так, ни о чем. Про Эрлинду, про меня, про наши привычки.

— А о Розе и обо мне шла речь?

— Нет, только еще о Кандиде и… — Рохелио запнулся и все же договорил: — И о Дульсине.

— Ну-ну, — тон Рикардо сделался ироническим, — новейший полицейский метод: чтобы узнать о живых, собирать данные о мертвых. Психоаналитики какие нашлись…

И тут к ним вышла Роза, ослепительно прекрасная. Она улыбнулась им счастливой улыбкой и лукаво спросила:

— Почему

не слышу комплиментов моему новому платью? Неужели оно неудачно или совсем мне не идет?

Рикардо тут же бросился целовать ей руку, говорить, что этот наряд, безусловно, хорош, но женушка его такова, что, одень ее даже в дерюгу, все равно она затмит всех патентованных красавиц мира. Рохелио продолжал сидеть в кресле, тупо смотрел на них и повторял вслух одни и те же слова: «Новое платье, новое платье…» Казалось, им овладела какая-то навязчивая мысль. Наконец он тоже поднялся, подошел к Розе, прикоснулся к рукаву ее прекрасного одеяния и сказал:

— Очень тебе идет. Но мне уже пора домой, переодеться к твоему концерту…

Повернулся и направился к выходу.

— Рикардо, хватит, милый, а то ты помнешь мое новое платье. А что это с Рохелио, какой-то он сегодня рассеянный?

— Замучили его сыщики своими дурацкими вопросами. Представляешь, уже про покойную Дульсину расспрашивать начали.

— Да? Это удивительно… — Розе стоило сил протянуть последнюю фразу незаинтересованно и небрежно. — Но мне пора уже собираться и ехать.

— Я поеду с тобой, посижу в уголке где-нибудь.

— Это ты-то и в уголке? Да где ж ты там спрячешься, Рикардо? Спасибо тебе, но это ни к чему. Я поеду с Паулой, а ты приезжай к самому началу и садись, когда свет погаснет: все знают, что эта ложа для родственников — не хочу, чтобы на тебя пялились разные женщины.

— Так ты меня немножечко все же ревнуешь?

— А ты как думал? Ужасно ревную, глаза могу какой-нибудь кошке выцарапать, но борюсь с собой — ведь я тебя люблю, а значит, должна верить тебе. Не то что ты.

— И я уже исправился, Роза. Сегодня минут двадцать сидел с бывшим журналистом, а ныне начинающим сыщиком Рохасом, твоим постоянным поклонником, и хоть бы что.

— Так уж и хоть бы что?

— Уверяю тебя, мило болтали и пили кофе.

— Рада, если ты преодолел в себе эту глупую ревность. А если завтра ты получишь еще более грязную анонимку?

— Я молча порву ее.

— А если тебе предоставят якобы доказательства моей неверности?

— Доказательства? Какие?

— Любые. Плохие люди на все способны, чтобы опорочить хороших. Они могут все подстроить так, что ложь будет на какое-то время выглядеть правдой. Что тогда?

Рикардо задумался. На мгновение перед его внутренним взором предстала страшная картина: Розу обнимает другой мужчина, а она при этом улыбается. Как он поймет, что и это не измена, а нечто другое, объяснимое и необидное для него? И тут его озарило:

— Роза, милая моя, единственная! Да, я от природы очень ревнив, но я бесконечно хочу верить тебе. И если случится вдруг так, что страшная ложь притворится правдой, тогда знаешь что? Тогда ты дай мне какой-нибудь тайный,

известный лишь нам двоим знак, что это все обман, что этому нельзя верить.

— Как здорово ты все придумал. Но какой же знак, Рикардо?

— Любой. Какое-нибудь обычное движение, но чуть-чуть замедленное, и я буду знать.

Роза задумалась. А что, если… Она подняла ладонь ко лбу, а потом медленно провела ею вниз по всему лицу до конца подбородка. Жест напоминал умывание.

— Прекрасно, дорогая, как будто ты о чем-то задумалась, а теперь стряхиваешь оцепенение!

— Но ведь ты бываешь, порой так же рассеян, как сегодня Рохелио. Как я пойму, что ты понял меня?

— А я достану из кармана платок, будто пот утереть, и нечаянно уроню его.

— Очень хорошо придумано. Отличное средство против ревности и борьбы со злом. А если ревновать буду я?

— Тогда я провожу по лицу ладонью, а ты достаешь из кармана платок и…

— Рикардо, у меня не везде есть карманы, — засмеялась Роза.

Ну из сумочки, ну откуда хочешь, дорогая, — улыбнулся Рикардо. — А вообще-то, дай бог никогда нам этих наших тайных знаков не применять.

— Дай бог, — сказала Роза и, поцеловав медальон со Святой Девой, перекрестилась. — Спасибо тебе, милый, но мне и в самом деле уже пора. Хочешь, зайди за кулисы в перерыве. Целую тебя.

Глава четырнадцатая

По пути в концертный зал они попали в дорожный затор, автомобильная пробка не рассасывалась минут пятнадцать. Пока стояли на шоссе, со всех сторон стиснутые время от времени сигналящими машинами, Розу охватило дурное предчувствие. Но когда она вошла наконец в артистическую и увидела, что вся комната уставлена корзинами с красными розами, настроение ее мгновенно улучшилось. С той памятной репетиции, на которой ей была представлена Паула Викарио, свежие цветы появлялись ежедневно — и в доме, и на концертах — с маленькой, содержащей несколько приятных комплиментов запиской. Но на этот раз было одно исключение из правила: корзины с розами появились не после концерта, как обычно, а перед ним. «Наверное, сеньор Маус хочет таким образом подбодрить меня», — решила Роза и стала освежать макияж, поправлять прическу.

До выхода на сцену оставалось еще пятнадцать минут. Роза уже сходила к музыкантам, посмеялась вместе с ними над новым анекдотом про ударника, забывшего дома свои палочки и сыгравшего на званом вечере вилками, отметила про себя, что оркестр в хорошей готовности. Чтобы скрасить последние минуты ожидания, Роза решила прочитать записку, лежащую сверху в самой большой корзине. Вскрыла маленький конверт, достала плотный прямоугольник ослепительно белой бумаги. Прочитала и в первую минуту даже не поняла смысла, настолько он был ужасен. «Дорогая Роза! — было сказано в записке. — Сожалею, но должен сказать правду: вам не дадут провести этот концерт. Самое лучшее — сказаться больной и не выходить на сцену. Преданный друг А.»