Дикий, дикий запад
Шрифт:
Что он помнит, каким все было в прежние времена.
И готов рассказать. Если, конечно, Чарльз задержится.
Чарльз прибавил шагу, подозревая, что если возьмет и задержится, то его тут и оставят. Прочие пепла то ли не видели, то ли силы воли хватало внимания не обращать. А он…
Он споткнулся, когда из пепла вылепилось лицо Августы.
– Чарли, - позвала она.
И Чарльз остановился.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что этот пепельный призрак – не настоящая Августа. Что сестры здесь нет и быть не может,
Замер, вглядываясь в такое родное лицо.
– Чарли, ты уже уходишь? Не уходи, Чарли. Мне так плохо без тебя!
– А ну пошла отсюдова! – рявкнула Милли и тишину сада разорвал выстрел. – А ты не стой дураком, не видишь что ли, силу тянет.
Голова и вправду слегка закружилась. И потому, когда его подхватили под руку, Чарльз не стал возражать. Более того, рядом с этой женщиной он чувствовал себя в безопасности. Это было напрочь неправильно, ибо женщина должна ощущать себя в безопасности рядом с мужчиной.
Но вот…
Сад сменился дорогой.
Дома.
Снова площадь с её туманами, которые сделались ярче, красочней. И теперь, пожалуй, Чарльз мог увидеть куда больше, чем прежде.
А он отвернулся.
И крики умирающих еще долго неслись в спину, пока не сменились мерзким шепотком:
– Это ты во всем виноват! – голос раздавался прямо в голове, такой холодный и строгий. – Ты был плохим братом, поэтому она ушла.
Кажется, Чарльз споткнулся, но упасть ему не позволили.
– Опять? – темные глаза Милли смотрели серьезно. – Эдди позвать?
– Не надо! – голова еще не отошла от прошлого раза. – Просто… ругается.
– Что виноват?
– Ага. И… тебя?
– Ворчит, что мамаша Мо. Та меня вообще дьявольским отродьем называет, - сказала Милли доверительно. – Одного раза даже водой облила. Освященной.
– И как?
– Да никак… сказала, что слаба освятили, если мои бесы при мне остались.
– А…
– Эдди тоже поливала. Но не из ведра! – похоже данное обстоятельство оскорбляло Милисенту до глубины души. – Так что… этот голос по сравнению с мамашей Мо – ерунда сущая. Погоди, вот вернемся, она и тебя воспитает.
Если вернемся.
– Думаешь…
– Это вроде собаки, - Милисента поморщилась. – Я… не знаю. Тут вроде смотришь и что-то понимаешь, для чего оно. А что-то нет. Оно не живое. И не было живым никогда. Но стоит, чтоб те, кто тут живет, не разбегались. Обыкновенного человека заморочит. И не человека тоже. Но ослабло за столько времени.
И подтверждением её слов стало эхо гнева, долетевшее до Чарльза.
Оно коснулось всех.
И утихло.
Потом город вдруг как-то взял и закончился. Пролетели мимо полуразвалившиеся лачуги, вид которых больше не вызывал удивления, и лошади, почуяв близость свободы, сами прибавили шаг.
Степь встретила седой травой, на которую уже ложились тени. Привстав на стременах, Чарльз обернулся. Сердце давило и что-то дурное, подхваченное там,
Его нужно изучить.
Тщательно.
И сокровища опять же. Разве можно бросать сокровища?
Чарльз отряхнулся, сбрасывая липкие цепи чужой воли. Нет уж. Он даже не был уверен, покажет ли кому-нибудь сделанный слепок. Слишком уж… опасно.
Для тех, кто придет сюда.
Хотя все одно придут.
Остаток дня – а солнце клонилось к закату слишком уж стремительно, ушел на то, чтобы отойти от проклятого города как можно дальше. И лишь когда тот вовсе исчез, растворился в сумраке, дышать стало легче. Чарльз и дышал.
Сидел, глядел на пламя, уже почти привыкнув к цвету его, и дышал.
Ночью. Сыростью. И терпкими запахами трав. Конским потом. Собственным. Другими запахами, которые стремился разобрать, разложить на части, выискивая средь них те, особенные, которые привязывали его к яви. Стоило прикрыть глаза, и перед ними вставали белесые, словно костяные, стены города.
– Не открывается, - пожаловалась Милисента.
На траву упало одеяло, на него – пурпурный плащ из ткани тонкой и блестящей, весьма похожей на шелк. Матушка бы оценила.
…а ведь это тоже доказательство.
И надо попросить. Ему отдадут. Зачем им с Эдди плащ? А золото? Золото Чарльз тоже выкупит. По хорошей цене.
– Если оно вообще должно открываться.
Золото лежало кучей.
Милисента выгребла из карманов кольца и перстни, какие-то спутанные цепочки, которые завязались блестящими узлами. И в этих узлах поблескивали глаза драгоценных камней. Упало змеею тяжелое ожерелье. Покатились, но были остановлены Эдди широкие браслеты.
Милли же потрясла невзрачного вида коробку. Внутри определенно что-то было.
– Забавно, если окажется, что там любимая детская погремушка, - проворчала она и повернулась к сиу. – Так что тут это… символы власти?
Она подняла перстень, украшенный крупным синим камнем. Если это сапфир, то воистину огромный. Камень в сумерках казался почти черным.
Сиу молча протянула кусок мяса. А вот к деревяшке притрагиваться не стала. И Чарльз решил, что это разумно. В конце концов, кто их эти древние и проклятые клады знает.
А вот золото…
Вернуться домой. Описать. Открыть музей… многие ведь создают собственные музеи, так чем он хуже? Экспозиция… золотые сокровища Проклятого города.
Или лучше Тайного?
Боги, какая пошлость. Матушка так и скажет.
– Голова болит, - пожаловался Эдди. – Будто кто-то по макушке кулаком бухает.
И Чарльз снова согласился.
Бухает.
От этого буханья там, внутри, становится жарко. И еще мутит.
– Красивенько, да? – Милисента вытащила ожерелье, представлявшее переплетенных между собой змей. Чешуёй их были драгоценные камни, подобранные сложным узором. И змеи казались живыми.