Дикий фраер
Шрифт:
– Кон-спи-ра-тор хре-нов! – с трудом выдавил из себя Мамонтов по слогам, но в следующую секунду засопел с явным облегчением и добродушно распорядился: – Ладно, снимай штаны, Мата Хари. Уж ублажу тебя за работу. А то будешь потом жаловаться, что ушла из моего дома недотраханная.
При этом его глаза принялись рыскать по сторонам так старательно, что стало совершенно ясно: никуда и никогда Элька из этого дома самостоятельно не денется. Ее подвела собственная изобретательность. Зачем посланцам Мамонтова нужна проводница, если и без
Но она не желала признавать такого глупого поражения, продолжала лихорадочно искать выход.
Обдумывая ситуацию, она, чтобы выиграть побольше времени, для начала медленно расстегнула на джинсах верхнюю пуговицу, затем принялась по одной размыкать кнопки: клац… клац… клац… Не успел Мамонтов опомниться, как вся эта процедура была проделана в обратном порядке, но уже в убыстренном темпе.
– С любовью успеется, – заявила Элька решительно. – Ею, как говорится, сыт не будешь…
– Это как сказать! – Мамонтовская туша колыхнулась от утробного смеха: – Ха! Ха!.. Кха!
По звучанию это напоминало точные, короткие удары, которыми загоняют последние гвозди в гроб. Кое-как справившись с приступами кашля и веселья, начавшимися практически одновременно, Мамонтов подступил к Эльке вплотную и занялся ею собственноручно.
– Вы вознаграждение обещали, – строго напомнила она, наблюдая искоса за толстыми пальцами собеседника, которые безуспешно пытались справиться с пуговицей плотно облегающих ее джинсов.
Казалось, эта возня будет продолжаться до тех пор, пока латунная пуговица не сотрется в мусолящей ее лапище.
– Эй! – крикнула Элька в отчаянии. – Вы слышите меня или нет?
– Угум! – нетерпеливо подтвердил Мамонтов и тут же потребовал: – Расстегни эти дурацкие штаны сама! Легче сейф взломать, честное слово! Ф-ф!
– Я хочу пятьдесят пять тысяч, – гнула свою линию Элька, не спеша уступать напору. – А вам вся остальная сумма, кругленькая.
– Да, да! – перебил ее, не дослушав, изнывающий от нетерпения кавалер. – Договорились… А теперь раздевайся, золотце. Скрепим наш союз… Ну? Живенько, живенько!
Рывок, последовавший за этой скороговоркой, едва не вытряхнул Эльку сразу из всех одежек, которые на ней имелись. Можно было посопротивляться еще немного, однако толку от этого было не больше, чем от единоборства с возбужденным самцом гориллы.
Незаметно воротя лицо от участившегося дыхания Мамонтова, заставившего ее вспомнить, как в раннем детстве она чуть не провалилась в выгребную яму, Элька снова взялась за нехитрые застежки джинсов. Обычно с таким выражением лица готовятся не к сексу, а к справлению нужды.
Извиваясь, как змея, сбрасывающая кожу, она высвободила бедра из джинсового плена и замерла перед Мамонтовым. Оставшиеся на ногах ботинки ни за что не пролезли бы сквозь узкие штанины, поэтому Элька считала свой жест доброй воли чисто символическим – просто очередной уловкой,
У нее до сих пор не имелось веской причины, по которой она должна была принять личное участие в поисках чемоданчика. Дальнейшие шаги Элька продумала до мелочей. Не хватало лишь крошечного связующего звена, и его необходимо было найти до того, как Мамонтов начнет упражняться в вождении трактора.
Он не дал Эльке даже минуты на размышления. Он не пожелал возиться ни с ее ботинками, ни с капитулировавшими джинсами. Вместо этого подхватил ее на руки, пронес несколько шагов и шарахнул спиной об стол с такой силой, что у нее перехватило дыхание, а мысли смешались подобно рою встревоженных пчел.
Распластанная среди бумаг и рассыпавшейся канцелярской дребедени, она увидела над собой белый наборный потолок и тут же поняла, что до конца сеанса ей следует пялиться туда, и только туда. Потому что Мамонтов не стал наваливаться на нее всей своей чудовищной тушей, как можно было того ожидать. Нет, он шумно завозился у ее свесившихся со стола ног, и его дыхание было таким горячим, словно Эльку вздумали подсушить феном, втиснутым между обнаженными бедрами.
– Назови меня Сашенькой, – потребовал он, бестолково тычась в Эльку то носом, то мокрыми губами, а охотнее всего – наждачным подбородком.
Жесткая щетина придавала ее ощущениям непередаваемую остроту: как если бы нежную мякоть доверчиво открывшейся устрицы вздумали пощекотать колючками кактуса.
– Ой! – не сдержалась Элька от жалобного возгласа и, чтобы не дать волю рукам, принялась сгребать ими все, что попадалось под скрючившиеся пальцы: листы бумаги, ручки, визитницы и даже скрепер. Ее так и подмывало испытать его на ухе своего мучителя.
– Скажи: Сашенька! – Если до этого мамонтовский голос был скорее капризным, то теперь он уже требовательно рявкнул.
Элька почувствовала себя отданной на растерзание огромному голодному псу. Причем бешеному, судя по обилию слюны, капающей на ее бедра. Так что зубы могли быть пущены в ход без всякого предупреждения.
Это был ее первый опыт подобного рода, и в чем-то он был сродни путешествию по американским горкам, когда низ живота пронизывает сосущее предчувствие то ли надвигающегося ужаса, то ли восторга.
– Сашенька! – Напоминание было таким свирепым, что Элька сразу вспомнила, кто она такая, где находится и что с ней происходит.
– Сашенька, – покорно простонала она.
Мамонтов причмокнул с особым удовлетворением. Вздрогнув, Элька оставила в покое все, что попалось под руки прежде, и заграбастала новую добычу: что-то круглое на подставочке (наверное, декоративный глобус) и тарахтящий коробок (то ли скрепки, то ли кнопки).
– Громче!
– Са-а-шенька! – По надрыву получилось похоже на истошное оплакивание покойника, но Мамонтов помирать не собирался, он жил полной жизнью и услышанного ему было мало: