Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон
Шрифт:
Некий капитан, изрядно набравшись на пиру, хвастался, что может вырезать из печени портрет любого вельможи дара: «Да я уже… уже… уже это делал!»
Услышав подобное заявление, другие капитаны бросились врассыпную, словно бы его вырвало и они не хотели испачкаться в блевотине. Адмирал Крита бесстрастно прошел мимо, как будто ничего не заметил.
Однако на следующий день появились свидетельства того, что любитель печенки якобы замышлял бунт против адмирала в сговоре со слугами-льуку. Ему безотлагательно вспороли живот, вынули печень и заключили, что по
Пожалуйста, вот вам еще одно знамение.
Ложь порождает ложь, и в конце концов стало непонятно, кто кого дурит.
И вот настал наконец день, когда пэкьу Тенрьо отдал долгожданный приказ. Все дара были измотаны подготовкой к коронации адмирала Криты в качестве императора Нового Дара. Даже часовые, приставленные следить за слугами-дикарями, напились и громко храпели. Льуку на городах-кораблях без труда захватили оружейные, мостики и офицерские каюты.
Гозтан доставило немалое удовольствие, когда Датама растянулся перед ней после точного удара под колени. Прижимая его шею к полу одной ногой, она легко зарубила охрану собственным мечом капитана.
За одну ночь льуку завладели всеми городами-кораблями. В виляющих хвостами щеночках проявилась волчья природа. Пэкьу Тенрьо забрал у властителей Дара свою долю оружия, книг и приспособлений для мореплавания, а остальные сокровища пленников приказал сложить на поле и разделить между танами, предоставив право первыми выбирать трофеи тем женщинам, которые внесли наибольший вклад в победу над захватчиками.
Пока другие таны дрались за рулоны шелка, сундуки золота и цветные кораллы, Гозтан разыскивала среди сокровищ реликвии льуку, чтобы все изготовленные из китовой кости вехи предков, все начертанные на коровьих желудках духовные портреты, все голосовые картины и даже все игрушки арукуро токуа, украшенные гравировкой, вернулись семьям, у которых их отняли.
Она также взяла «чудесный» черепаховый панцирь, с которого все началось, и уставилась на портрет семьи, изображенный на спинной пластине. Гозтан не знала, где теперь искать дара, который когда-то спас молодых носильщиков-льуку от плетки, однако наряду с этим превратил фрагменты ее быта в декоративные бусины своих историй. Тот человек хотел назвать ее са-тааса, как будто берега бездны между ними можно было соединить простым рукопожатием между девушкой-рабыней и мужчиной из числа поработителей. Ога Кидосу был глупцом, но отнюдь не негодяем. Он был похож на других дара, однако в то же время отличался от них.
Панцирь в руке показался ей удивительно тяжелым. Гозтан решила оставить его себе.
Тогда она уже несколько месяцев была беременна. Ей не удалось заставить Датаму надевать чехол из бараньей кожи. Растущая внутри новая жизнь причиняла молодой женщине несказанные неудобства. Постоянно напоминала об унижениях и надругательствах, которые она терпела от Датамы. Но для Гозтан это была первая возможность стать матерью, принести в мир новый голос.
Ребенок пошевелился в чреве, и Гозтан
Другие воительницы льуку, оказавшись в ее положении, давно бы уже приняли горькое снадобье, позволявшее нежеланному плоду выйти из утробы. В степи от детей, зачатых без согласия, обычно избавлялись, как только беременная женщина освобождалась из плена, и шаманки на случай, если необходимо было сохранить жизнь матери или подготовить племя к войне, владели разнообразными средствами, способными изгнать плод.
Но Гозтан медлила. Почему? Она и сама этого не знала. Ей становилось тошно от одной лишь мысли о Датаме, но она никак не могла заставить себя прервать беременность. Должен ли ребенок отвечать за грехи отца? Ведь этот ребенок также и ее собственные плоть и кровь.
Они словно пустые страницы, где их слабые чувства понемногу выписывают истину, подобно детям, которые кактусовыми иглами выцарапывают пророчества на костях.
Но как-то утром Гозтан проснулась от страшной боли в пояснице. Между ног кровило так, что подстилка из овечьей шкуры, на которой она спала, пропиталась насквозь. Внутри у Гозтан больше ничего не шевелилось.
Женщина поняла, что у нее случился выкидыш, и пошла к шаманкам Третьего племени Рога. Те дали ей снадобье, которое вычистило остатки мертвого плода.
Неужели боги вмешались, заметив ее нерешительность? Неужели таков божий промысел?
Несколько дней Гозтан провела в постели, страдая не только физически, но и морально. Она чувствовала себя опустошенной, однако не очистившейся до конца. (Годы спустя женщина продолжала гадать, не эти ли переживания заставили ее медлить со следующей беременностью. Шрамы на душе невидимы со стороны, но от этого они не менее болезненны и опасны.)
Но в конце концов наступил момент, когда Гозтан почувствовала, что готова вернуться к прежней жизни.
Тенлек Рьото, ее мать и вождь племени, ни разу не навестившая Гозтан, пока она приходила в себя, вдруг появилась перед дочерью, когда та прогуливалась вокруг лагеря. С каменным выражением лица тан объяснила, что старейшины и шаманки единогласно решили: Гозтан не может быть ее наследницей.
– Почему? – хрипло выдавила молодая женщина.
Мать объяснила, что беременность осквернила ее. Поскольку она позволила семени дара войти в себя и не очистилась при первой же возможности, то старейшины не верят, что Гозтан в дальнейшем будет действовать в интересах племени и льуку. Она продемонстрировала слабость духа.
Обвинение это больно ранило Гозтан. Ее собственные сомнения как будто получили огласку. Да, ей действительно хотелось сохранить ребенка. Она почти подружилась с варваром. Она находила некую прелесть и даже мудрость в отдельных сказаниях дара.
Но даже будучи потрясенной до глубины души, Гозтан сохранила ясность мысли. Логика ее матери выглядела нелепо. «Позволила семени дара…»
– Ты думаешь, что я… слаба? Из-за моей беременности?
– Ты слишком много времени провела среди захватчиков.