Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон
Шрифт:
– У тебя очень даже неплохо получилось.
– Хотелось бы мне уметь рассказывать так, как ты, со стихами и жестикуляцией. Побарабанить по палубе города-корабля, изображая биение китового хвоста, – ответила Гозтан, думая о том, как же сложно донести свои истинные мысли до друзей, родных и особенно до врагов.
– А, ты об актерской игре? – Ога небрежно махнул рукой. – Это ерунда. По-моему, ты была намного убедительнее меня, когда разыгрывался этот спектакль с черепашьим панцирем.
– Я просто следовала твоему примеру, – нервно усмехнулась
– Ты добавила немало ярких штрихов. Особенно удался этот фокус со «словами-шрамами».
– Что ты имеешь в виду? – насторожилась девушка.
– Ты владеешь дара лучше, чем показываешь Датаме.
Она промолчала.
– Пока мы с тобой говорили, ты не допустила ни одной ошибки, не то что на берегу во время представления. Не сомневаюсь, что тогда ты сделала их намеренно.
– И каковы же, на твой взгляд, были мои намерения?
– Эти ошибки были уловкой, чтобы заставить Датаму увидеть то, что ему хочется видеть. Полагаю, что сейчас ты сочиняешь какую-то историю, очень сложную и длинную, вот только не могу понять, какой конец ты для нее придумала.
Гозтан тут же пожалела, что так долго проговорила с этим человеком. Его открытость обезоруживала, заставляя потерять бдительность и забыть, что он был врагом. Гозтан рисковала всем, ради чего пэкьу и другие женщины приложили столько труда.
Следовало срочно сменить тему.
– Ты слишком высоко меня оцениваешь, – ответила она. – Я тогда просто переволновалась. Быть может, вы оба увидели и услышали то, что хотели увидеть и услышать. В глазах кита и креветки ползущий по дну морской еж выглядит по-разному.
Ога невесело улыбнулся:
– Я надеялся, что мы сможем поговорить как друзья, как вотан-са-тааса, а не как мужчина дара и женщина укьу.
Гозтан подумала о его шрамах и на миг почувствовала укол вины. Да еще эта история про кита и креветку. Неужели и в самом деле невозможно представить жизнь других такой, как она есть, или хотя бы взглянуть на нее под иным углом?
Но тут девушка вспомнила рассказ Оги во всех подробностях. История вдруг отчетливо предстала перед ней, как появляется из рассветной мглы земля после зимней вьюги.
– Ты говорил со мной не как брат, – сказала она, – а как притворщик-искуситель.
– Что? – искренне изумился Ога.
– Эта история о ваших богах, – ответила Гозтан, – она ведь вовсе не из Дара?
В рассказе Оги присутствовало множество мелких деталей, которые, казалось, были вдохновлены ее родиной: гравировка кактусовыми иглами, жилища из костей и шкур, идеалы бесстрашия и воинственность как образ жизни.
Должно быть, Ога решил, что в таком виде история больше понравится слушательнице, а сам он скорее завоюет ее расположение. Никакого высокомерия, как у других варваров. Уважение к ней и ее народу. Чтобы втереться в доверие.
Гозтан стало страшно, когда она поняла, как близок он был к успеху. Это было все равно что увидеть истинное лицо шаманки перед тем, как та нарисовала на нем маску Пэа или Диасы. Сама
– Существенную часть я действительно услышал в Дара, – осторожно ответил Ога, не сводя с нее глаз. – Но кое-что я заменил, а кое-что добавил.
– Зачем?
Он как будто пришел в замешательство.
– Привычка такая. Я любил смотреть народные оперы и слушать странствующих сказителей, когда те останавливались у нас в деревне. Когда у меня появились дети, они стали просить рассказать им какие-нибудь истории. Я взял все, чего набрался в операх и у сказителей, сложил это с отцовскими рассказами, которые слышал в детстве, с соседскими байками, с историями деревенского учителя и тем, что сам видел в море и в поле, смешал это в огромном котле и бросил туда щепотку приправы моего собственного изобретения.
– То есть ты не рассказываешь историю о богах так, как ты ее услышал? Не пытаешься передать истину?
Ога смутился еще больше:
– Ну… истории ведь бывают разные. В операх в основном развлекательные, не претендующие на истинность. К тому же не все истории мне нравятся, поэтому я улучшаю их. Не станешь ведь рассказывать ребятишкам то, что предназначено для пьяных посиделок в харчевне. – Ога заискивающе улыбнулся. – Истории должны меняться в зависимости от рассказчика и слушателей. Моим сыновьям мои рассказы нравились, но слышала бы ты мою жену. Вот кто в нашей семье главная сказительница.
Гозтан не могла скрыть отвращения. Значит, этот человек рассказывал ей лживые истории. Для него боги и герои не были священны, а легенды о них не являлись вместилищем истины. Она поделилась с ним одной из важнейших непреложных истин всего мира, а он навешал ей лапшу на уши, потчуя собственными выдумками. Ога не считал зазорным переделать легенду о своих богах; ему хватило наглости считать, будто он может улучшить истину или, еще того хуже, сочинить нечто такое, что будет лучше истины. Нет, с жителями Дара у Гозтан было меньше общего, чем с гаринафинами.
– В чем дело? – спросил Ога. – Неужели ваши истории всегда остаются неизменными? Они ведь живые, как и мы, и, разумеется, меняются с каждым пересказом. Все мои истории растут и развиваются, как и я сам.
Гозтан закрыла глаза, подумав об истории ее собственной жизни. О своем детстве, когда агоны поработили всех льуку и часть любой добычи приходилось отдавать ненавистным угнетателям. Она вспомнила, как отец помогал ей рисовать на лопатке муфлона – первого, которого она добыла сама – девушку с булавой, богиню Диасу. Мяса Гозтан тогда не досталось – пришлось отдать дочери тана агонов в знак повиновения. Работа с едким соком кактуса была ей в новинку, и она обожгла руку, оборачивая кость несколькими слоями пропитанного мха. Шрамы на ладони были видны до сих пор.