Динка (ил. А.Ермолаева)

Осеева Валентина Александровна

В кухне Динку снова охватило то неприятное сиротливое чувство, которое она испытала утром, но теперь, в присутствии Мышки и от жилого духа, который шел от горячей плиты, чувство это притупилось. Мышка налила в таз горячей воды и хотела мыть тарелки, но Динка опустила в воду руки.

— Подожди, я раньше помою тут руки, а потом уж тарелки! — сказала она.

— Ну, что ты! Тарелки же должны мыться в чистой воде! — отталкивая ее, запротестовала Мышка.

— А руки, по-твоему, должны мыться в грязной воде? —

нажимая на нее плечом, ответила Динка и примиряюще добавила: — Не порть мне дело! Грязные тарелки и грязные руки можно мыть вместе.

— Ой-ой-ой! — с сомнением закачала головой Мышка. Но Динка уже бултыхнула в таз всю посуду и, устроив в воде бурю, сказала:

— Вот и руки чистые и тарелки чистые! Так и надо всегда делать, нечего нянчиться!

Осмотрев на плите жирные кастрюли с остатками пищи, она наморщила лоб и деловито заявила:

— Завтра я приведу соседских собак. Кастрюли — это их дело. Они будут сильно вылизывать, а потом мы только ополоснем — и все!

— Ну, фу! Никто тебе этого не позволит, лучше никому не говори!

— Подумаешь, какие нежности! Когда я вырасту, у меня обязательно будут три собаки-судомойки.

— Почему три? — заинтересовалась Мышка.

— Очень просто. Собака на первое, собака на второе и собака на третье!

— Хи-хи! — захихикала Мышка. — Собака на третье! А если она не ест киселя?

— Так я полью ей молоком — и она съест!

— Ну хорошо… А сейчас же у тебя еще нет собак, так давай мыть сами! — засучивая рукава, сказала Мышка.

Но Динка уселась на кровать и, сложив на коленях руки, сморщилась:

— Ну как их мыть? Там все стенки жирные. Разве налить воды и повертеть внутри веником?

— Как? — не поняла Мышка.

— Я говорю: повертеть внутри веник… — вздохнула Динка, безразлично оглядывая стены.

— Хи-хи-хи! — захихикала опять Мышка, припадая к Лининой подушке. Хи-хи-хи!

— Ну, что тут за веселье у вас? — останавливаясь на пороге, спросила Марина. — Ушли и пропали. Мы с Катей уже начали беспокоиться… Неужели так трудно вымыть тарелки?

— Тарелки мы вымыли, а кастрюли, мамочка, мы сейчас… — заторопилась Мышка.

Марина заглянула в кастрюли, налила в них воды и накрыла крышками.

— Кастрюли надо чистить. Лина делала это каждый день. Но придется то, что нужно было сделать сегодня, оставить на завтра, — улыбнулась она и потушила лампу. — Идемте спать, уже поздно.

Девочки быстро разделись и улеглись. Мышка еще несколько раз принималась тоненько хихикать под одеялом, но Динка была уже занята другими мыслями. Она думала о том, что завтра Ленька опять поедет со своими бубликами и что напрасно она послушалась и так скоро отцепилась от него, согласившись остаться дома.

Нужно было ехать вместе… По крайней мере, если бы кто-нибудь стал Леньку арестовывать, то она

бы вцепилась обеими руками в главного полицейского, а Ленька убежал бы. А потом она бы сказала: «Ведите меня прямо к царю», — а они подумали бы, что она дурочка, и отпустили бы ее. А потом она собрала бы вокруг народ и стала бы плакать и кричать, что царь сажает в тюрьму маленьких девочек и даже без всяких улик… Тогда парод стал бы тоже кричать: «Долой царя! Долой царя!» Н тут началась бы такая сильная революция, что царь просто бегал бы по всему дворцу и не знал бы, куда деваться. А тут приехал бы папа…

Динка представила себе веселые, смеющиеся глаза молодого железнодорожника на карточке Никича и с улыбкой закрыла глаза… Молодой смеющийся железнодорожный папа доснился ей уже во сне.

Глава сорок восьмая

ДИНКА ХОЗЯЙНИЧАЕТ

Динка проснулась рано и вспомнила все свои домашние дела: вспомнила упреки Алины и недовольный голос мамы, когда она, Динка, Опоздала к обеду. Вспомнила также, с каким усердием они с Ленькой делали бублики, и ей стало обидно:

«Упрекают… Как будто я зря пробегала… Сами политические, а политическую ругают…»

После навертывания ниток на бублики и посвящения в Ленькину тайну Динка считала себя почти такой же политической, как Ленька, но Леньке все-таки отдавалось первенство в этом деле, так как, по представлению Динки, за ним, как за Степаном, охотилась полиция во главе с длинным, как жердь, белоглазым сыщиком…

Динка, оборвав свои мысли, вскочила, посмотрела на часы; было так рано, что даже мама еще спала. Динка вышла на террасу, сняла с гвоздика ключ и медленно пошла к кухне.

«Перемою эти чертовские кастрюли, пока все спят», — подумала она.

Войдя в кухню, она дружески кивнула головой Чернышевскому. Этот симпатичный человек являлся теперь единственным живым существом, поселившимся в покинутой Лининой кухне, и, когда один раз мама сказала, что его надо оттуда взять, Динка сильно запротестовала:

«Не надо, мамочка! Лина просила ничего не трогать. Пускай он будет!»

Марина не спорила, хотя и считала, что кухня — это совершенно неподходящее место для Чернышевского, но просьба Лины не трогать ничего в кухне остановила Марину.

«Ну, пускай пока… — скачала она, махнув рукой. — Все равно уже начало августа, и скоро надо собираться в город».

Чернышевский остался, и утром, увидев с порога его теплый и серьезный взгляд, Динка улыбнулась.

— Вот видите, какая стала жизнь! — сказала она, легонько пожимая плечами и указывая на кастрюли. — Придется чистить песком!

Чернышевский сочувственно поглядел в раскрытую дверь, где около порога желтела горка песку и валялись нагроможденные друг на дружку кастрюли.