Диомед, сын Тидея

Валентинов Андрей

Деипилу, зазевавшемуся и попавшему под аркан, вспороли живот. Лучше бы я и вправду отдал троянцам бедолагу толстозадого! Добряк Капанид долго стоял над страшным трупом, булькал горлом, сопел, смахивал слезы кулачищем.

...А у эхалийских шатров так же плакал, размазывая слезы по круглому лицу, великий лекарь Подалирий Асклепиад. Даже волшебные руки Целителя не смогли спасти Махаона, его брата...

Мы тоже не щадили. Пленниц насиловали до смерти, рвали на части, распинали на земле, прибивая ладони кинжалами, толпились вокруг,

злобно гогоча, натужно смеясь. Амазонки умирали молча, без крика, без стона. Трупы насаживали на колья. Никто не вмешивался. На сей раз обычаи войны покинули Троаду.

Я не был ранен. Но в эту ночь, ночь Смерти, моя кровь все же пролилась. Моя – кровь моего рода...

Дядюшка Терсит лежал рядом с мертвой царицей – всадницей, сбитой с коня страшным ударом кривой махайры Лигерона. И та же махайра разнесла незадачливому добытчику череп. Малыш только руками развел – то ли старый дурак случайно подвернулся (говорили, будто порывался в самой буче шлем драгоценный с амазонки убитой сорвать), то ли в боевом безумии Лигерон уже не различал ни своих, ни чужих.

Узнал Пелид, что дядю моего убил, – расплакался...

Переглянулись куреты, и калидонцы переглянулись. Даже помереть не смог дядюшка Терсит без того, чтобы не нагадить. Ведь, как ни крути, теперь по всем обычаям Лигерон Пелид – мой кровник! И это не затрещина, за которую можно заплатить пеню. Это – убийство...

Я должен мстить малышу из-за дядюшки Терсита? Ну, знаете!

Прощай, дядюшка Терсит! Найдется ли в каком-нибудь из миров тот, кто тебя оплачет? Хайре!

А над Троей стоял крик. Но уже не печальный, не горестный. Ликовала Крепкостенная, справив кровавые поминки по шлемоблещущему Гектору. Дрогнули крылья у Ники-Победы, готовой вспорхнуть с ИХ колен...

* * *

– Как думаешь, Диомед, это и есть то самое НЕЧТО, о котором Гелен говорил?

– Не знаю, Лаэртид. Боюсь, это пока присказка – сказка еще впереди. Одно хорошо: теперь никого не надо будет уговаривать ставить дозорных.

– Да! Похмелили нас, Тидид! Ой, крепко похмелили!

– А еще амазонки эти левую грудь себе режут, чтобы, значит, из лука стрелять сподручнее...

– Да брось! Простелили мы тут одну – так обе груди на месте оказались. Самим резать пришлось. Ох, и воняла эта сучка!

– А еще они мужиков крадут. Повяжут арканом, поимеют толпой, чтоб, значит, детишками обзавестись, а потом, понятное дело, ножом по глотке. А детишек собакам выкидывают, которые мальчики...

– Собакам? Да чего ты мелешь? Ведь люди все-таки!

– Да Зевсом-Герой клянусь! А еще у них каждую девку сперва конь покрыть должен...

– Это тебя конь покрыл, пень ты амбракийский!

– Сам ты!..

– Ликомед, сын Арестея! Хайре!..

– Махаон, сын Асклепия! Хайре!..

– Олимпиад, сын Перебола! Хайре!..

– Плестарх,

сын Агасикла! Хайре!..

– Селевк, сын Ориона!..

– Эврилох, сын...

– Терсит...

– Думали мы, Тидид. Крепко думали, да. Сильно думали, да. Думали – решили. Не виноват Лигерон-лавагет, не хотел он злыдня этого старого убивать. Боги так рассудили, боги так захотели, значит, не кровник он тебе, понимаешь? Пусть Лигерон-лавагет корабль на Лесбос пошлет, пусть дары принесет Аполлону Пифию. Пусть его кровью поросячьей обрызгают. Свинью зарезал – свинья очистит!

– Диди-ладо! Дили-дили!

Амазонки нас побили!

Если бабы лупят нас –

Пропадем в единый час!

Ой-ей-ей-ей!

А наутро вновь растворились Скейские ворота. Ошибся я, и все мы ошиблись. Не дрогнула Троя, не испугалась. И надо было вновь строить войска, выводить их из лагеря навстречу вражеским колесницам, и резать, резать, реза резать...

Бой.

Бой-декат.

Бой-гекатост.

Война не хотела умирать. Умирали мы. Фимбрийская равнина жадно глотала кровь Гекатомбы, захлебывалась, причмокивала.

Троя-Армагеддон держалась.

* * *

А я еще никак понять не мог, отчего это богоравный Капанид решил мне испытание устроить? И добро бы еще по метанию копья или, к примеру, диска. Так нет же! Пристал, как лист лавровый: расскажи, мол, друг Тидид, какие такие праздники есть в нашем Аргосе Неприступном? И не главные – не День Геры Анфии или Матери-Реи. А чтобы все, а особенно те, что ко дню сегодняшнему поближе. А ежели совпадет праздник с днем этим самым сегодняшним, то лучше и придумать нельзя будет.

А ведь не захотел у дяди Эвмела учиться, лодырь! Смеялся еще, что, мол, мухи от учения такого в голове заводятся.

Делать нечего – стал я вспоминать. День Мелампода Целителя не подходит, весной он, Аполлона Волчьего тем паче... А Сфенел все торопит, все носом-репкой подергивает. Недоволен богоравный, что никак праздник подходящий не находится.

Вспоминаю – и дурею потихоньку. Ничего себе занятие после боя! Или бедняга Капанид сам мух в голове развел?

...Да и глупость это, ежели подумать. Хоть и тает Кронов Котел, хоть и открываются из него стежки-дорожки, но мы еще внутри, и наш день – совсем не тот, что снаружи, да и не день он вовсе...

И все-таки вспомнил! Упарился, одурел до звона в ушах – но вспомнил.

Ох и обрадовался же Капанид-басилей! По плечу меня лапищей хлопнул (ой!), унесся куда-то южным зефиром. А вечером...

– Слушайте, слушайте! Слушайте – и не говорите, что не слышали! Богоравный Сфенел, сын Капанея Исполина, басилей Аргоса, зовет всех на пир в честь славного Дня Миртовой Ветви, что вручил в давние годы владыке Бианту Амифаониду сам Зевс Трехглазый! Слушайте, слушайте!..

– Тидид! А кто такой этот Биант?