Дипломатия
Шрифт:
Рузвельт уже успел побывать заместителем министра военно-морского флота в правительстве Вильсона и кандидатом от демократической партии на пост вице-президента на выборах 1920 года. Многие из лидеров, и среди них де Голль, Черчилль и Аденауэр, вынуждены были в период отхода от общественной жизни примириться с одиночеством — неотъемлемой расплатой за пройденный путь к величию. Рузвельту одиночество было навязано полиомиелитом, которым он заболел в 1921 году. Благодаря исключительной концентрации воли он сумел преодолеть немощь и научился стоять, опираясь на помочи, и даже делать несколько шагов, появляясь перед публикой, словно он вовсе не парализован. И до доклада Конгрессу по поводу Ялты в 1945 году Рузвельт всегда произносил важные речи стоя. А поскольку средства массовой информации были заодно с Рузвельтом и помогали ему играть роль с достоинством, подавляющее большинство американцев понятия не имело о степени
Рузвельт, лидер, преисполненный энтузиазма, использовавший собственное очарование, чтобы поддерживать остраненность, представлял собой противоречивое сочетание политического манипулятора и визионера. Он чаще правил, повинуясь инстинкту, чем благодаря анализу, и вызывал прямо противоположные ощущения [452] . Как это подытожил Исайя Берлин, Рузвельт обладал серьезными недостатками, включая беспринципность, безжалостность и цинизм. И все же Берлин делает вывод, что в итоге они бесспорно перевешивались его положительными чертами:
452
См. там же. С. 23-31
«Его недостатки уравновешивались в глазах его сторонников качествами редкого и вдохновляющего характера: он был великодушен и обладал широчайшим политическим горизонтом, богатейшим воображением, пониманием времени, в котором жил, и направления движения великих новых сил, порожденных двадцатым столетием...» [453]
Таков был президент, придавший Америке ведущую роль в международном масштабе; вопросы войны и мира, прогресса или загнивания на всем земном шаре стали зависеть от его провидения и его действий.
453
Там же
Путь Америки от вступления в первую мировую войну до активного участия во второй оказался долгим — ибо был прерван почти полным поворотом нации к изоляционизму. Глубина тогдашнего отвращения американцев к международной политике наглядно иллюстрирует величие рузвельтовских достижений. И потому необходимо дать краткий обзор исторического фона, на котором действовал Рузвельт как политик.
В 20-е годы настроение Америки было противоречивым по сути: страна колебалась между готовностью утверждать универсально применимые принципы и необходимостью их оправдывать в рамках изоляционистской внешней политики. Американцы взялись с еще большим пылом выступать на традиционные темы своей внешней политики: об уникальном характере миссии Америки как образца свободы, о моральном превосходстве демократической внешней политики, о тождестве личной и общественной морали, о важности открытой дипломатии и о замене принципа равновесия сил международным консенсусом в рамках Лиги наций.
Все эти предположительно универсальные принципы применялись во имя американского изоляционизма. Американцы все еще не верили в то, что за пределами Западного полушария может в принципе существовать угроза их безопасности. Америка 20 — 30-х годов отвергала даже свою собственную доктрину коллективной безопасности, коль скоро она могла вовлечь ее в свары отдаленных, воинствующих сообществ. Условия Версальского договора воспринимались как мстительные, а репарации как самоубийственные. Когда французы оккупировали Рур, Америка воспользовалась этим, чтобы вывести из Рейнской области еще остававшиеся там оккупационные войска. Устанавливая столь исключительные критерии для международного порядка, вильсонианство делало его несбыточно-недостижимым, ибо ни один международный порядок не мог соответствовать этим критериям.
Разочарование в результатах войны в значительной степени стерло различия между интернационалистами и изоляционистами. Даже самые что ни на есть либералы-интернационалисты более не считали, что в американских интересах поддерживать послевоенный порядок, изобиловавший ошибками и просчетами. И ни у одной политически значимой группировки не могло найтись ни единого доброго слова на тему равновесия сил. Тогдашний интернационализм был тождествен с членством в Лиге наций, а не с повседневным участием в международной дипломатии. И даже наиболее преданные интернационалисты настаивали на том, что «доктрина Монро» стоит превыше Лиги наций, и не признавали участия Америки в принудительных мероприятиях Лиги, даже если это были только экономические санкции.
Изоляционисты доводили эти основополагающие тезисы до логического завершения. Они нападали на Лигу наций из принципа,
Во взглядах изоляционистов был определенный смысл. Если Западное полушарие целиком и полностью исключается из системы коллективной безопасности, что может помешать прочим странам мира организовать собственные региональные группировки и вывести их за пределы деятельности Лиги? В этом случае само существование Лиги наций явилось бы побудительным мотивом для воссоздания системы равновесия сил, пусть даже на региональной основе. На деле интернационалисты и изоляционисты сходились на том, что поддерживали принцип двуединой внешней политики. Обе группировки отвергали иностранное вмешательство в дела Западного полушария, а также участие в механизмах принуждения Лиги за его пределами. Они поддерживали проведение конференций по разоружению, поскольку имел место безоговорочный консенсус в том смысле, что оружие порождает войны, а сокращение вооружений способствует миру. Они положительно относились к международно признанным принципам мирного урегулирования, вроде тех, что легли в основу пакта Бриана — Келлога, поскольку эти принципы не требовали подкрепления их силой. Наконец, Соединенные Штаты всегда с готовностью оказывали техническую помощь в финансовых вопросах, не порождающих никаких политических последствий, например, в разработке согласованных графиков выплаты репараций.
Пропасть в американском мышлении, разделявшая признание принципа и участие в его реализации путем принуждения, стала трагически очевидной после Вашингтонской конференции по морским делам 1921 — 1922 годов. Конференция была важна в двух отношениях. Она определяла по толки военно-морских вооружений для Соединенных Штатов, Великобритании и Японии и предоставила Соединенным Штатам право на флот, равный по размерам флоту Великобритании, а Японии — в размере трех-пятых от Флота Соединенных Штатов. Это условие подтверждало новую роль Америки как господствующей на Тихом океане наравне с Японией. Роль Великобритании на этом морском театре с тех пор становилась второстепенной. И, что было еще важнее, был создан еще один документ, так называемый «Договор четырех держав»: Японии, Соединенных Штатов, Великобритании и Франции, — предусматривавший мирное урегулирование споров и заменивший прежний англо-японский альянс 1902 года, что как бы открывало эру сотрудничества на Тихом океане. Но если бы один из участников «Договора четырех держав» отказался от соблюдения его условий, могли ли остальные трое принять против строптивца меры? «Четырехсторонний договор не включает в себя военных обязательств... Там нет обязательств, связанных с вооруженными силами, нет положений о союзе, нет письменно-юридических или моральных обязательств о совместной обороне...» — объяснял президент Гардинг скептически настроенному американскому сенату [454] .
454
U.S. Senate. Conference on the Limitation of Armament, Senate Documents (Сенат США. Конференция по ограничению вооружений. Сенатские документы). V. 10. 67th. Cong., 2nd sess., 1921-1922. Washington, D.C.: U.S.Government Printing Office, 1922. P. 11
Государственный секретарь Чарлз Эванс Хьюз подкрепил слова президента ссылкой на известную всем участникам соглашения оговорку о том, что Америка ни при каких обстоятельствах не будет участвовать в мероприятиях принудительного характера. Но сенат и это не удовлетворило. При ратификации «Договора четырех держав» сенат добавил собственную оговорку, гласившую, что этот договор не обязывает Соединенные Штаты к применению вооруженных сил даже в случае отражения агрессии [455] . Иными словами, соглашение как бы существовало само по себе; несоблюдение его не влекло за собой никаких последствий. Америка должна была принимать решение в каждом отдельном случае, как если бы никакого соглашения не существовало.
455
Адлер. Изоляционистский импульс. С. 142