Директива Джэнсона
Шрифт:
– Они еще горячие, – одобрительно заметила она.
– Я почему-то вспомнила свою бабушку – мы приезжали к ней в гости, и она жарила для нас каштаны… – Джесси улыбнулась воспоминанию. – И тогда обычный день превращался в Рождество. – Очистив каштан, она жадно набросилась на него. – Замечательно. Очень вкусный каштан. Ради него одного стоило ехать пять часов.
Старуха кивнула. Ее поведение заметно смягчилось.
– Если каштаны пережарить, они становятся чересчур сухими.
– А если недожарить, они остаются слишком жесткими, – вставила Джесси. – Это целая наука – как правильно приготовить каштаны.
Лицо старухи расплылось в довольной улыбке.
– Вы угощаете
– У меня никого не бывает.
– Совсем никого? Не могу в это поверить.
– Бывает, но редко. Очень-очень редко.
Джесси кивнула.
– А как вы встречаете чересчур надоедливых?
– Несколько лет назад здесь был один молодой журналист из Англии, – отвернувшись, сказала старуха. – Он задавал так много вопросов. Писал о Венгрии в годы войны и после.
– Правда? – оживился Джэнсон, не спуская с нее глаз. – Мне бы очень хотелось почитать, что он написал.
Старая карга фыркнула.
– Он так ничего и не написал. Всего через два дня после того, как он был здесь, его в Будапеште сбила насмерть машина. Там часто случаются такие аварии, все это говорят.
Казалось, от ее слов в комнате стало холоднее.
– Но у меня остались кое-какие сомнения, – продолжала старуха.
– Он тоже расспрашивал о графе? – подтолкнула ее Джесси.
– Съешьте еще один каштан, – предложила Гитта Бекеши.
– Ой, правда можно? Вы не возражаете?
Старуха довольно кивнула. Помолчав, она сказала:
– Это был наш граф. Нельзя было жить в Молнаре и не знать его. Земля, которую ты обрабатывал, принадлежала ему – или когда-то принадлежала ему. Это был один из старейших родов. Граф вел свою родословную от одного из семи племен, из которых в 1000 году родился венгерский народ. Здесь было его родовое поместье, хотя граф много времени проводил в столице. – Старуха подняла к потолку свои маленькие черные глазки. – Говорят, что я старая женщина, живущая в прошлом. Возможно, это и так. Нашей земле выпало много испытаний. Граф Ференци-Новак понимал это лучше других.
– Да? – спросила Джесси.
Старуха молча окинула ее взглядом с ног до головы.
– Не желаете выпить со мной по стаканчику палинки?
– Извините, я за рулем.
Гитта Бекеши обиженно уставилась перед собой каменным взглядом.
Переглянувшись с Джэнсоном, Джесси снова повернулась к ней.
– Ну, только если вы тоже выпьете…
Поднявшись с кресла, старуха нетвердой походкой подошла к буфету со стеклянными дверками. Достав большую банку с бесцветной жидкостью, она плеснула в два граненых стаканчика.
Джесси взяла у нее один. Усевшись в кресло, старуха стала следить, как гостья поднесла стаканчик к губам.
Поперхнувшись, Джесси выплюнула палинку. Это произошло непроизвольно, словно чиханье.
– Бо-оже, извините! – сдавленно вымолвила она.
Старуха хитро усмехнулась.
Джесси никак не могла отдышаться.
– Что это… – ловя ртом воздух, произнесла она, вытирая слезы.
– В наших краях такую делают сами, – объяснила старуха. – Девяносто градусов. Для тебя крепковато?
– Немного, – хрипло подтвердила Джесси.
Допив палинку, старуха заметно расслабилась.
– Все это пошло с Трианонского договора, заключенного в 1920 году, и потерянных территорий. Почти три четверти нашей страны мы отдали румынам и югославам. Можете себе представить, что мы тогда пережили?
– Все равно что ампутация руки, – вставил Джэнсон.
– Точно – жуткое ощущение, что часть тебя здесь и в то же время ее нет. «Nem, nem soha!» В те годы
– Вы были здесь, когда…
– Все дома запылали. Всех, кто здесь жил – чьи предки возделывали эту землю испокон веков, – поднимали с постели, из-за стола, пригоняли с полей. Окружили и под дулами винтовок согнали на замерзшую Тиссу. Лед не выдержал и провалился. Целые семьи шли рука об руку – и вдруг люди тонут, замерзают в ледяной воде. Говорили, треск доносился до самых виноградников. Я тогда была в замке, по нему стреляли из пушек. Мне казалось, стены вот-вот рухнут и раздавят нас. Замок был разрушен почти полностью, но те, кто спрятался в подвале, остались живы. На следующий день, когда войска ушли дальше, я сходила в деревню, где родилась и выросла, где был мой дом, – ничего.
Ее голос понизился до беспощадного шепота.
– Ничего, кроме развалин. Черные угли, обгоревшие печные трубы. Уцелело лишь несколько отдельных домов на склонах окрестных холмов. Но деревни Молнар, пережившей нашествия римлян, татар и турок, больше не было. Не было. А по реке плыли трупы, словно ледяная крошка. И среди них обнаженные, посиневшие, распухшие тела моих родителей. – Старуха закрыла лицо ладонью. – Когда видишь, что могут сотворить одни люди с другими, становится… становится стыдно за то, что живешь на свете.
Американцы молчали.
– А как вы оказались в замке? – наконец спросил Джэнсон.
Старуха улыбнулась воспоминанию.
– Янош Ференци-Новак – замечательный был человек, как и его жена Иллана. Прислуживать им была большая честь, я это никогда не забуду. Понимаете, мои родители, деды и прадеды обрабатывали землю. Они были крестьянами, но землевладелец подарил им небольшой надел. Они выращивали картошку, виноград, разные ягоды. Наверное, родители надеялись, что я добьюсь чего-нибудь в жизни. Я была очень красивой девушкой. Правда. Родители решили, что, если я пойду в услужение к господам в замке, я кое-чему у них научусь. Быть может, граф возьмет меня с собой в Будапешт, где я встречусь с богатым юношей. Такие мечты лелеяла моя мать. Она дружила с одной женщиной, помогавшей Ференци-Новакам по хозяйству, и познакомила ее со своей дочкой. И так одно за другим, и я наконец повстречалась с самим великим человеком, графом Ференци-Новаком, и его голубоглазой красавицей-женой Илланой. Граф все больше и больше времени проводил в Будапеште, работая в правительстве регента Хорти. Он был близок к Миклошу Каллаю, ставшему премьер-министром. Кажется, в правительстве Каллая он занимал какой-то высокий пост. Граф был очень образованный человек. Правительство нуждалось в таких людях, а он обладал ясным сознанием своего общественного долга. Но и тогда граф проводил по нескольку недель кряду в своем поместье Молнар. Крошечная деревушка. Хозяин трактира. Бакалейщик, еврей из Ходьмезавашархели. Но в основном крестьяне и лесорубы. Скромные люди, живущие у реки Тиссы. Затем настал день, когда мать отвела меня в замок на вершине холма – мне казалось, он вырос там сам, стал его частью.