Директива Джэнсона
Шрифт:
– А Петер Новак? Он здесь?
Миниатюрная женщина мечтательно улыбнулась.
– Нет-нет, сэр. Он почти все время находится в пути, перелетает из одного места в другое. Иногда мы не видим его по несколько недель кряду.
Направляясь в штаб-квартиру Фонда Свободы, Джэнсон не знал, опустилось ли на нее покрывало траура. Но то, что сказал ему Аггер, оставалось справедливым: похоже, в фонде никто не имел понятия о том, что случилось с его знаменитым основателем.
– Что ж! – заметил Джэнсон. – В его руках весь мир, не так ли?
– Можно и так сказать, сэр. Но сегодня
Джэнсон кивнул. Судя по всему, Петер Новак, опасаясь похитителей, настоял на том, чтобы его семья была спрятана подальше от глаз широкой публики. Сам он постоянно находился на виду, но это было необходимо для успеха его работы; скрепя сердце Новак все же разрешал средствам массовой информации освещать деятельность фонда. Но он не был голливудской звездой, и охота журналистов на его семью была строжайше запрещена: он дал понять это много лет назад, и пресса вынуждена была придерживаться этих правил. То обстоятельство, что его жилище находилось в Амстердаме, упрощало дело: бюргерская мораль жителей города помогала оберегать частную жизнь великого человека.
Укрыться от любопытных взглядов на глазах у всех.
– А там что? – спросил Джэнсон, указывая на помещение слева от главного зала.
– Это кабинет Петера Новака, – объяснила секретарша. – Где вы обязательно встретились бы с мистером Новаком, если бы он находился в Амстердаме, – он настоял бы на этом. – Открыв дверь, она показала на картину на противоположной стене. – Этот холст кисти Ван Дейка. Замечательно, вы не находите?
Портрет дворянина XVII века, изображенный неброскими синими и коричневыми красками, но тем не менее живой и выразительный.
Включив свет, Джэнсон подошел к картине и внимательно в нее всмотрелся.
– Поразительно, – сказал он. – Знаете, Ван Дейк – один из моих самых любимых художников. Разумеется, Чешская республика может похвастаться богатым художественным наследством. Но, между нами, у нас в Праге нет ничего подобного.
Сунув руку в карман, Джэнсон нажал кнопку сотового телефона, вызывая из памяти запрограммированный заранее номер. Это был прямой номер рыжей секретарши.
– Прошу прощения, – извинилась та, услышав звонок своего телефона.
– Ничего страшного, – успокоил ее Джэнсон.
Секретарша поспешила к телефону, а он тем временем бегло пролистал бумаги, аккуратно уложенные на письменном столе Новака. В основном это были послания от правительственных ведомств и благотворительных учреждений; особенно широко были представлены голландские министерства. Но одна бумага пробудила в сознании Джэнсона какой-то смутный, неуловимый образ – на мгновение мелькнувшее в густом тумане судно. Внимание его привлекло даже не малозначительное содержание короткой записки, а шапка: «ЮНИТЕХ ЛИМИТЕД». Название этой компании должно было о чем-то сказать ему – но кому, Полу Джэнсону, консультанту по проблемам внутренней безопасности, или Полу Джэнсону, бывшему сотруднику Отдела консульских операций? Определить сразу он не смог.
– Господин министр Кубелик? – Женский голос.
– Да?
Обернувшись, Джэнсон увидел высокую светловолосую
– Я жена Петера Новака. От его лица рада приветствовать вас здесь. Наш исполнительный директор все еще беседует с представителем Нидерландов при ООН, но он скоро освободится. – Она говорила с нейтральным американским акцентом.
У нее было красивое лицо в духе американской актрисы Грейс Келли, одновременно аристократическое и чувственное. Ее словно тронутая влажным инеем помада была чересчур смелой для строгого делового тона, но это ей шло, как и изумрудно-зеленый костюм, подчеркивающий изгибы тела чуть откровеннее необходимого.
Про нее никак нельзя было сказать, что она в трауре. Жена Новака ни о чем не знала. Но как такое могло быть?
Подойдя к ней, Джэнсон учтиво поклонился. Стал бы на его месте чешский дипломат целовать руку? Он решил ограничиться крепким рукопожатием. Но ему никак не удавалось оторвать от нее взгляд. Ее внешность казалась знакомой. Навязчиво знакомой. Зелено-голубые глаза цвета моря у Лазурного берега, длинные, изящные пальцы…
Мог ли он где-нибудь видеть ее недавно? Джэнсон принялся лихорадочно рыться в памяти. Где? В Греции? В Англии? Это была лишь мимолетная встреча, успевшая запечатлеться только в подсознании? Он не находил себе места, не в силах ответить на этот вопрос.
– Вы американка? – спросил Джэнсон.
Женщина пожала плечами.
– Можно сказать, я родом отовсюду, – сказала она. – Как и Петер.
– А как себя чувствует этот великий человек? – поинтересовался Джэнсон, и в его вопросе прозвучал коварный подтекст.
– Как всегда, – после непродолжительной паузы ответила женщина. – Благодарю за то, что спросили об этом, доктор Кубелик.
Ее взгляд был чуть ли не игривым, граничащим – готов был поклясться Джэнсон – с флиртом. Но, несомненно, это объяснялось исключительно тем, что некоторые женщины осваивают такие манеры специально для общения с международными знаменитостями.
Джэнсон кивнул.
– Как у нас в Чехии говорят: «Как всегда – это лучше, чем хуже». По-моему, в этом есть определенный крестьянский здравый смысл.
– Пойдемте, – предложила женщина. – Я провожу вас наверх в зал совещаний.
Второй этаж оказался менее величественным и более уютным; потолки были высотой десять футов, а не пятнадцать, и обстановка не так слепила взгляд роскошью. Зал совещаний выходил на канал, и утреннее солнце заглядывало в переплетчатое окно, покрывая золочеными параллелограммами длинный стол из полированного тика. Джэнсона встретил невысокий мужчина с аккуратно уложенными седыми волосами.
– Я доктор Тильсен, – представился он. – Моя должность – исполнительный директор по вопросам Европы. Название вводит в заблуждение, не так ли? – Мужчина издал сухой, аккуратный смешок. – Исполнительный директор нашей европейской программы – так будет точнее.
– Вам будет безопаснее с доктором Тильсеном, – сказала Сюзанна Новак. – Гораздо спокойнее, чем со мной, – добавила она, предоставив Джэнсону гадать, был ли в ее словах какой-то скрытый смысл.
Джэнсон сел напротив бледного доктора Тильсена. О чем с ним говорить?