Дитя среди чужих
Шрифт:
Существо склоняет голову набок, но больше не двигается.
Сейчас он всего в нескольких футах и может разглядеть черты ее лица даже через этот странный капюшон. Темно-коричневая кожа, тонкий рот. Как будто жук трахнул обезьяну.
Он делает шаг побольше и бросается вперед.
Тварь пригибается и с громким шипением, как кошка перед дракой, выпускает струю коричневой жидкости изо рта прямо мужчине в глаза.
Жидкость попадает ему на лицо, и эффект наступает сразу же.
В тюрьме Грег однажды услышал о парне, который настучал на какого-то крутого мафиози, и потом бедолагу нашли в прачечной с оплавленной половиной лица,
Грегу не так повезло.
Липкая жидкость обжигает так, как, наверное, кислота обожгла ту крысу. Он прямо чувствует, как растворяется его плоть. Мужчина кричит, раздирая горло, и падает на колени, царапая глаза, пытаясь смыть затвердевающую жидкость. Но слишком поздно, теперь горят и его руки. Плавятся. Кончики пальцев стали мягкими и липкими и прилипают к коже.
Он давит, пытаясь помочь себе – хоть как-то – чтобы избавиться от боли, но пальцы просто скользят по твердым – обнаженным? – скулам, плоть почти расплавилась. В панике он случайно слишком сильно нажимает указательным пальцем правой руки, чтобы вытащить этот яд из глаз, и чувствует, как кончик пальца погружается в глазницу, где всего несколько секунд назад был совершенно здоровый, карий глаз.
Слепой, вопя от боли и ужаса, Грег начинает ползти к существу или туда, где, по его мнению, оно было несколько мгновений назад. Он почти уверен, что слышит, как расплавленные куски кожи падают на пол, и его руки в грязи так сильно горят – боль просто невыносима,– что он переворачивает их, опираясь на тыльную сторону ладоней, больше не в силах давить поврежденными пальцами в почву.
Грег рыдает и всхлипывает, когда жидкость застывает на лице. То, что осталось от плоти, растягивается, тянется изо всех сил, делая из верхней губы причудливый оскал, оттягивая пораженный скальп вниз, в то время как кожа лица собирается в области недавно рабочих глаз – теперь не более чем сгустки желтых соплей, свернувшихся на виске и подбородке.
– Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА! – орет он. Затем, с приливом энергии от полного отчаяния, Грег пробирается вперед, как краб по грязи.
Но тварь исчезла, и он понял бы это, если бы вообще мог что-то видеть.
Она ушла. У нее есть и другие дела.
Поэтому Грег просто слепо выползает на утренний свет, завывая, как подстреленная гончая, в поисках выхода из кошмара, хотя в глубине души знает, что ничего не найдет.
3
Солнце, все еще молодое и клонящееся к низу с востока, медленно окрашивает горизонт в персиково-желтый цвет, светлое утро медленно разливается по земле, горам и деревьям. Однако внизу, в этом сыром подвале, нет ничего более насыщенного, чем дымчато-серая атмосфера, к которой глазам Пита приходится привыкать, когда он доползает до подножия лестницы.
Он медленно поднимается на ноги. Одна рука сжимает длинный металлический складной нож, другая держится за живот, рана сильно кровоточит, кровь пульсирует сквозь сжатые пальцы, стекает по бедру и ноге, капает на ботинки и грязь.
Когда он привыкает к темноте, то замечает полоски человеческой кожи, все еще прилипшие к бетонной стене, теперь уже высыхающие, скрюченные и коричневые среди остатков смолы, которой и приклеили беднягу. Конечно, сейчас
Снаружи доносятся крики, приглушенные земляными стенами. Пит узнает голос Грега, но игнорирует его, как и все, что приходит извне, в реальном мире, который когда-то существовал в сознании мальчика, которым он был, в сознании преступника, которым он стал. Того мальчика съели заживо, а мужчину раздели, как сухую ветку, с которой срезали листья и кору, сократили до сердцевины – сочетания насилия и самосохранения.
Хищник. Выживший.
Разумом Пита теперь управляют исключительно низменные инстинкты, позволяющие сосредоточиться на том, что находится перед ним в темноте, на добыче, примостившейся на потолке забытого богом подвала.
Если у мира и есть анус, то я в него залез.
Он делает несколько шагов вперед, к объекту своей ненависти – странному кокону, который насмехался над ним с тех пор, как впервые увидел его. Как тайна, наглая, неискренняя пассивность, позволяющая выиграть время, уберечь себя от насилия, создать ложное чувство беспомощности, нейтралитета. Бесчувственности.
Но теперь Пит знает. Он все знает.
Что бы там ни было, оно живое. И у него есть защита. Хуже того, оно сыграло свою роль в кошмарах этого дома. И Пит этого не потерпит.
Просто не может.
– La venganza es un placer de dioses, [7] – шепчет он, шагая вперед, теперь всего в нескольких футах от этого нечто. Он крепче сжимает рукоятку ножа. Его улыбка становится шире.– К черту тебя,– говорит Пит.
7
Месть – божественное удовольствие (исп.).
Он вонзает нож в сердцевину кокона, вытаскивает лезвие, скользкое от коричневой слизи, и вонзает обратно снова, и снова, и снова.
При последнем ударе нож погружается так глубоко – так легко,– что вместе с ним входит весь кулак Пита, прямо сквозь разбитую скорлупу в студенистую субстанцию.
– Твою мать! – кричит он, отходя назад.
Тяжело дыша, с бисеринками пота на лице и шее, татуировка собачьей пасти на кадыке подпрыгивает при каждом тяжелом вдохе, выражение мстительной ярости на лице Пита меняется растерянностью. Нулевой результат сначала разочаровывает, а потом тревожит.
Только сейчас, когда солнечные лучи проникают в маленькое помещение, рассеивая тени и раскрывая детали, Пит замечает большую щель в верхней части кокона. Будто то, что находилось внутри этой штуки, вылезло (вероятно, недавно) наружу.
– Нет,– говорит мужчина и с гортанным проклятием хватает разорванные останки кокона, пытается сорвать его, сбить с потолка и бросить на землю. Вместо этого кокон рассыпается у него между пальцами. Он отбрасывает грязные комья опавших листьев, пригоршни грязи, пропитанной вонючей, склизкой жидкостью.