Дитя среди чужих
Шрифт:
Он смотрит в открытую комнату с раскрытой тайной и понимает, что там ничего нет.
Пусто.
Он роняет всю эту кашу на землю и замечает, что там уже образовалась лужица.
За ним резко что-то шевелится.
Пит поворачивается, держа в напряженной руке нож острием вперед, целясь им в темные углы, как пистолетом, талисманом.
Что-то скользкое, длинное и темное крадется в тенях, сгустившихся на полу в дальнем конце комнаты. Затем черная фигура движется вверх, взбираясь по кирпичной стене, пока не достигает высокого угла. Маленькие белые
– Да какого хрена? – бормочет Пит себе под нос и делает шаг к этому существу, вытянув нож, временно забыв о ране в животе, отведя другую измазанную кровью руку в сторону. Он готов бороться с этой… штукой.
Готов проделать в ней множество дыр.
Готов смотреть, как она истекает кровью.
Пит пристально следит за существом, все еще скрытым в глубокой тени, пока снаружи доносится все больше звуков – пронзительные крики ужаса и боли.
Несущественные. Неуместные.
– Тут только ты и я, херовина,– протягивает Пит. Пот заливает ему глаза, несмотря на холод в комнате. Рукоять ножа скользит в ладони, но он сжимает ее крепче, бугристые мышцы тощей руки напряглись.
Малыш перемещается на несколько футов влево от Пита так быстро, что Пит чертыхается и отскакивает назад, нож поднят выше, глаза расширены, рот скривился в предвкушающей ухмылке.
– А ты шустрый, да? – в нетерпении говорит он.
Затем существо выходит из тени на свет.
Пит давится, когда от страха в горле чувствуется кислота, а сфинктр рефлекторно сжимается, чтобы содержимое нижних отделов кишечника не оказалось в штанах.
– Что ты, черт возьми, такое? – шепчет Пит, его разбитый разум ничего не понимает, не может уловить смысл странного зверя, рычащего на него сверху вниз.
Его глаза маленькие и белые, внутри них подергиваются крошечные зрачки. Кожа темная, но скорее розоватая, чем черная, будто полупрозрачная, а пульсирующая под ней кровь кажется черной. Толстые, извилистые вены проходят по всему телу, уже более трех футов в длину и толщиной с четырехлетнего ребенка. Головка заострена кверху и усеяна щетинками. Туловище яйцевидное, как брюшко паука, но это не паук. Иначе из высокого угла подвала торчали бы восемь согнутых веток.
А у малыша всего шесть.
Он снова шипит, и Пит видит тонкую струйку слюны, стекающую из разинутой пасти.
– Голодный, pendejo? – спрашивает Пит, оскаливаясь.– Да? А знаешь, что? Я тоже! Так что давай уже без этой херни, лягушонок! А? Давай, спускайся и поцелуй дядюшку Педро, мерзкий таракан! – кричит Пит, рассекая лезвием воздух.– ДАВАЙ, ПОПРЫГАЙ, ЛЯГУШОНОК! ПРЫГАЙ, ЧЕРТОВА ТЫ…
Проклятия Пита обрываются и превращаются в крики, когда тварь – с шокирующей скоростью – отскакивает от стены с такой силой и точностью, что у Пита нет времени дернуть ножом, вместо этого он ловит тварь руками, когда та прилепляется к его груди и лицу, сбивая его с ног. Весь воздух вышиблен из его легких. А нож выскакивает из пальцев, когда мужчина врезается в землю.
– НЕ-Е-Е-ЕТ! ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ! – визжит Пит.
Оказавшись
В смерти Пит в последний раз использует сталь, которая так хорошо служила ему всю жизнь,– упрямая ярость, мужество перед лицом больших трудностей, которые позволили ему пережить бедность, десять лет в банде и годы заключения с такими же подонками, как он сам.
– ХОЧЕШЬ ТАНЦЕВАТЬ, СУКИН СЫН?! – дерзко кричит мужчина в лицо твари, пальцы тянутся к упавшему ножу.– НУ ТАК ДАВАЙ ПОТАНЦУЕМ!
Малыш радостно шипит и закрывает ртом половину пораженного лица Пита. Длинные зубы вонзаются в плоть, и когда существо смыкает железные челюсти, лицевые кости хрустят, как глиняная посуда. кровь льется ему в рот, и малыш с благодарностью жует. Умирающее тело бьется в конвульсиях под твердыми конечностями, которые с каждой минутой становятся все сильнее. С каждым глотком.
Существо поедает Пита и снова жует, попробует на вкус, с хрустом проглатывая то, что осталось от головы мужчины, жадно поглощая кости, кровь, плоть и мозг.
В конце концов, это его первое настоящее блюдо.
А малыш жутко голоден.
4
Генри сидит на полу спальни, оцепеневший и испуганный.
Когда начались крики – сначала снаружи кричал мужчина, затем снизу закричала женщина (видимо, Дженни) – Джим выбежал из комнаты, а за ним и Лиам, который обернулся только для того, чтобы ткнуть в Генри пальцем и крикнуть:
– Не выходи!
Не зная, что делать, Генри садится на пол и смотрит на дверь спальни.
Она широко открыта.
Холодные сопли стекают по его верхней губе, и он вытирает их тыльной стороной ладони. Джим и Лиам кричат снаружи, возле сарая. Лиам звучит обеспокоенно, а Джим – сердито. Генри даже не старается тянуться; он знает, о чем они думают, что чувствуют. Знает, что происходит, почти чувствует пылающие красные и грязно-коричневые оттенки ярости и отчаяния, пронизанные чернильно-черным ужасом. И вообще, он слишком устал. Живот урчит и сводит судорогой, мальчик чувствует слабость в конечностях, а в голове одновременно мутно и пусто, будто там, где раньше был мозг, находится мокрая вата.
Он встает и подходит к открытой двери. За ней маячит тускло освещенный коридор, требующий бежать, спасаться. На мгновение Генри кажется, что он вовсе не в заброшенном доме, а у себя, в спальне, Дэйв и Мэри спят прямо по коридору, а ночник разгоняет густую, подкрадывающуюся темноту, тянущуюся по всем коридорам. Ему кажется, если он переступит порог, то почувствует под носками не старое расщепленное дерево, а плюшевый темно-зеленый ковер, смягчающий его путь из спальни в туалет, куда он ходит босиком, в чистой и удобной пижаме, уже желая вернуться в постель, забраться под теплые одеяла и заснуть сном защищенного, любимого и довольного человека.