Дивная золотистая улика
Шрифт:
– Так же?
– не удержалась я. Формально-то он может и будет признаваться, но в реальности... это примерно то же самое, что утверждать, будто аттестат об окончании средней школы села Нижние Фтетюши равноценен диплому, полученному выпускником элитного лицея при МГУ.
– Ну, с небольшой поправкой на местные условия, - скромно потупилась Елизавета Максимовна.
– Но это непринципиально, не так ли?
– Что касается меня, то абсолютно непринципиально, - согласилась я.
– Дело в том, что я хотела поговорить с вами не о занятиях. Я работаю в частном детективном
– Да-а?
– взгляд, которым она меня окинула, был гораздо менее дружелюбным и гораздо более внимательным.
– И что же это за дело? Надеюсь, оно не связано с нашей школой? Подобная реклама... да вы сами понимаете.
– Почти не связано. У нашей клиентки возникли некоторые затруднения. Если бы вы смогли подтвердить что пятнадцатого марта сего года после шестнадцати часов она находилась здесь, в школе фламенко, на занятиях....
– я не договорила, дав окончанию фразы многозначительно повиснуть в воздухе.
– Пятнадцатого марта?
– Елизавета Максимовна вспорхнула с диванчика и подошла к большому календарю, висящему на стене.
– Боюсь вас огорчить, но... а кто эта ваша клиентка?
– Одна из ваших учениц, - я деликатно кашлянула.
– У вас, наверное, есть что-то вроде журнала посещаемости?
– Нет, - резко ответила она и, заметив мой удивленный взгляд, продолжила уже мягче: - Мы не ведем никаких журналов. Контроль посещаемости - это для муниципальных учреждений внешкольного образования. Они на бюджете, им за каждого ученика отчитываться надо. А мы сами себе на жизнь зарабатываем. Есть расписание и есть квитанции об оплате курса - двадцать занятий. Если у ученицы появляется желание продолжить занятия, то оплачивается следующий курс. Но бывает, что человек заплатил деньги и не ходит. Что ж, это его выбор. А моя задача - обучение танцу, ничего сверх этого.
– То есть, если я спрошу про любую из ваших учениц, была ли она на занятии пятнадцатого числа, вы мне ничего не ответите, - уныло подвела итог я.
– Почему же? Именно про пятнадцатое я вам скажу, - покрытый алым лаком аккуратный ноготь уткнулся в соответствующую клеточку на календаре.
– В этот день ваша клиентка, что бы она ни говорила, не могла быть на занятиях после четырех часов.
– Вы уверены?
– я тоже встала.
– Это пятница, - пожала плечами Елизавета Максимовна.
– А по пятницам у нас только утренние уроки. От вечерних я давно отказалась - их посещали крайне нерегулярно. Уик-энд, сами понимаете.
Звук, который я издала, был не слишком членораздельным. Но Елизавета Максимовна, кажется, догадалась, что я огорчена.
– А знаете, я, кажется, догадываюсь, кто ваша клиентка, - она бросила на меня короткий острый взгляд.
– Котельникова. Другой такой бестолковки в нынешнем наборе нет. Она несколько раз и дни путала, и без костюма приходила... Даже странно - финансовый работник и такая безалаберность. Но в какую же историю она умудрилась попасть, что ей алиби потребовалось и помощь частных сыщиков?
Я деликатно кашлянула:
– Вы ведь не ждете от меня ответа? Спасибо вам большое, Елизавета Максимовна.
–
Мне показалось или в ее голосе прозвучала насмешка? Да, похоже, в этой школе частных сыщиков не очень-то любят. Точнее, очень не любят. Может, был негативный опыт общения? Людмила что-то говорила про прошлогоднюю проверку, истрепавшую все нервы. Хотя, вряд ли в ней участвовали наши коллеги, скорее, их налоговая трясла.
Мне захотелось хоть немного исправить положение и, вместо того, чтобы распрощаться и уйти, я задала еще один, совершенно не интересующий меня вопрос:
– А сколько стоит обучение в вашей школе?
– Захотелось научиться танцевать фламенко?
– госпожа Санчес окинула меня странным взглядом - не то, что бы откровенно неприязненным, но и восторга эта идея у нее явно не вызвала.
– Наверное, да. Знаете, вся ваша обстановка, - я прогнула спину, откинув голову назад, и развела руки - точь в точь, как черная фигурка на золотой стене (ну, или почти точь в точь), - она очень способствует... действительно сразу хочется танцевать.
– А зачем вам?
– холодно поинтересовалась Елизавета Максимовна.
– Как это, зачем, - растерялась я. Зачем люди учатся танцевать?
– Чтобы танцевать.
– Просто чтобы танцевать?
– не скрывая презрения, повторила она.
– Ну да... а зачем еще?
– Милочка моя, здесь ведь не танцевальный кружок. Я не вальс-бостон учу танцевать и не ламбаду. За этим, пожалуйста, в дом культуры или куда-нибудь еще. А у меня школа фламенко! Это не хоровод детсадовский, два прихлопа три притопа! Вы хоть понимаете, что это такое, фламенко?
– Ну-у... так ведь танец тоже... испанский.
Не так часто я теряюсь перед напором собеседника, школа в этом смысле дает хорошую закалку, но иногда, как видите, случается.
– Танец, - фыркнула Елизавета Максимовна.
– Испанский! Милое дитя, фламенко это не просто танец, это жизнь! Это страсть! Это боль женщины, крик ее души! Это танец женщины, которая ненавидит мужчину!
– ее руки взметнулись вверх, и каблук с громким стуком впечатался в пол.
– Он обещал ее беречь, обещал защищать, обещал быть с ней в горе и в радости, обещал, обещал, обещал!
– Черные рукава порхали над откинутой назад гладко причесанной головой, тяжелая шелковая юбка колыхалась мягкими волнами, а каблуки стучали все быстрее.
– Он надругался, он растоптал ее душу, а теперь она топчет его. Топчет мужчину, предавшего и бросившего ее, выплескивая свою боль, свое горе, свои слезы...
Елизавета Максимовна резко остановилась и, тяжело дыша, уставилась на меня:
– Вы поняли?
– Н-не знаю. Это немного... жутко. Там, в зале, все выглядело проще.
– В зале, - поморщилась она.
– Они еще только учатся. Они всю жизнь снимали напряжение банальными сварами, в лучшем случае тарелки били. Они пока не умеют прогонять боль танцем. Но научатся, потому что им это необходимо. А вы... вам это зачем? Разве у вас горе? Есть, кого топтать?