Дивные пещеры
Шрифт:
— Это очень хорошо. Зарплата никогда не помешает.
Евгений Семенович говорил нарочито бодрым голосом и избегал смотреть на Леночку. Он не знал, как себя вести после того, что произошло вчера.
— Вы… ты… спал хоть немного? — спросила Леночка.
Громов вздрогнул — так непривычно было это «ты».
— Почти нет.
— Он не нашелся?
— Не знаю… Наверно, нет… Мне бы позвонили.
Громов расписался в ведомости. Леночка протянула ему деньги. Главный инженер накрыл ее руку своей.
— Какая у вас… у тебя… красивая рука.,.
— Рука
— Рука мадонны. — Евгений Семенович поднял ладонь Леночки, прижал к губам. — Пахнет гвоздикой.
— Это югославское мыло.
— Не важно… Ты и без мыла пахнешь гвоздикой.
Громов притянул к себе кассиршу за талию.
— Пустите, пусти… Могут войти…
Но Евгений Семенович, не слушая, прижал ее живот к своему лицу.
— Какая ты прохладная…
— Не надо, могут войти… — Леночка погладила его по голове. — Седой уже… Дедушка… Можно, я буду звать тебя дедушкой? Что вы делаете?
Громов приподнялся, взял голову Леночки ладонями, нашел губы своими губами.
— Пус… ах… помад… Что ты наделал? У тебя щека в помаде! Дай сотру… Платочек есть?
— Не очень чистый.
— Бедненький. Постирать некому.
Леночка быстро протерла уголком платка лицо главного инженера.
— И как ты не боишься? — спросила она. — Ведь могут войти…
— Двери двойные. Услышим, как начнет кто-нибудь лезть.
— Я на минутку. Мне долго нельзя. А то подумают черт знает что…
— У меня сейчас мертвый час. Я его называю «глаз тайфуна». Никто не войдет.
— Слушай, что я тебе скажу…
— Ну, скажи.
— Мне сейчас звонил Старик…
— Какой старик?
— Ну этот… помнишь, вчера…
— Что-то не помню…
— Ну тот, что в Пещерах…
— Что ты плетешь?
— Да… Он сказал, отдаст мне клад, если я буду молчать, что видела его.
— Тебя кто-то разыграл.
— Кто? Ты говорил кому-нибудь?
— Нет.
— Я тоже. Шкаф не скажет. Может…
— Его еще не нашли. Да и зачем ему идиотские шутки?
— Тогда я не знаю…
Леночка пристально посмотрела на главного инженера.
— Слушай, Женя… а может, это… он сам?
— Кто?
— Старик… И глухо было, как из-под земли.
— Ты думаешь, у него есть телефон? — рассмеялся Громов.
Смех неподвижно повис в воздухе. Леночка вздрогнула.
— Мне страшно, Женя.
— Выбрось все из головы. Это чья-то неумная шутка… Какой-то идиот… Кому-то стало известно вчерашнее…
— Может быть. Но если меня кто спросит, не говорить про Старика?
— Надо подумать… Неизвестно, что у звонившего на уме…. Да и действительно ли ты видела этого Старика? Просто галлюцинация…
— Нет, я видела… Стою я, а он из-за поворота…
— Хватит. Ты рассказывала уже… Вытри слезы. И ни про звонок, ни про Старика пока никому ни слова. Посмотрим, чем это кончится.
Леночка
— Мое сердце чует, что кончится плохо.
Евгений Семенович вышел из-за стола, крепко обнял Леночку, так что кости хрустнули.
— Кончится хорошо. Я же рядом.
Кассирша улыбнулась ему сквозь слезы.
— Да… Ты рядом…
— Дай промокну, — Громов поцеловал сначала один глаз, потом другой. — Вот теперь сухо. Сегодня придешь? — понизил он голос.
— Приду, — прошептала Леночка и выскользнула из комнаты.
Громов задумчиво смотрел на закрывшуюся дверь,
— Пиастры, пиастры, — пробормотал он.
6. КОНЧИЛИСЬ СКРЕПКИ
Делая вид, что он высчитывает на бумажке, Костя рисовал спину сидящей впереди кассирши. У Леночки была подвижная, нервная спина, как у бурундука или какого-нибудь другого быстрого зверька. Косте пришла мысль изобразить Леночку в виде белки. Сидит на задних лапках спиной к зрителю белка и, прижав передние лапки к груди, напряженно смотрит вдаль; на туловище белки Костя пристроил аккуратно причесанную женскую головку. Получилось очень забавно…
Раздался звонок. Леночка грациозно потянулась к трубке, не меняя положения, стала что-то говорить. Костя пририсовал к правому уху женской головки трубку. Теперь стало смешно. Смешно и грустно.
Кассирша перестала говорить, приняла прежнюю позу. Потом телефон зазвонил опять. Леночка поспешно взяла трубку. От быстрого движения на плече из-под платья выбилась белая бретелька. Локон пепельных волос — в их городке такой цвет делать не умели, и Леночка ездила в областной центр — упал на ухо, розовое от бьющего в противоположное окно света.
«Вот подойти сейчас сзади, — подумал Костя, — просунуть ей под мышки руки, прижать к груди и поцеловать в шею. Что будет? Будет крик, шум, визг, скандал, разбор на собрании, может быть, в конечном счете увольнение. Почему наедине такое можно сделать, а в присутствии пяти человек нельзя? Потому что пять человек — это общество, — ответил сам себе Костя. — Даже три человека — общество… А общество живет по своим законам…»
— Я отнесу Евгению Семеновичу зарплату. Он просил.
Костя вздрогнул. Его всегда волновал ее голос: какой-то широкий, отрывистый, словно полосы черного плотного бархата…
Три минуты спустя главный инженер увидит ее, как она идет мелкими из-за узкого платья шажками по ковровой дорожке к его столу… Он быстро окинет взглядом ее фигуру, нащупает немигающими глазами ее взгляд и опять уткнется в бумаги. Больше он не посмотрит на нее, хотя самому хочется посмотреть. Вечное противоречие между желанием и долгом.
И она посмотрит ему в глаза и тут же опустит, потом, принимая ведомость, еще раз попытается поймать его взгляд. Женщине-подчиненной всегда хочется нравиться своим начальникам просто как женщине, а не как работнику… Как хотелось Косте быть в этот момент главным инженером!