Дивные пещеры
Шрифт:
— Случилось что, папаша? — наконец догадался разговорчивый шофер.
— Случилось, — ответил Рудаков.
Шофер замолк, и всю дорогу сочувственно поглядывал на главного бухгалтера.
Семен Петрович стал ездить в санаторий каждую субботу, а когда Нину весной выписали, они встречались в лесных полосах за селом, где она жила. В село Рудаков не ходил, чтобы не было пересудов: Нина работала лаборанткой на элеваторе, и ее знал каждый.
Летом он придумал более спокойную вещь. В пятницу вечером Нина брала билет на теплоход, он садился на этот же теплоход
Это оказалось очень удобным. До сих пор никто ни в Петровске, ни в Нинином селе не сказал про них ни слова. Дома тетке, с которой она жила, Нина говорила, что ездит в санаторий, где прежде лечилась, показаться врачам.
…Теплоход причалил к маленькой пристани. Сели женщина с тяжелым бидоном, из которого, несмотря на то, что он был закупорен и плотно завязан чистой белой марлей, пахло парным молоком; рыбак с огромной раколовкой, маленький, с короткими ножками, похожий на паука, затканного сетью; мальчишка с велосипедом и удочками.
К буфету никто не подошел. Мартьяновна щелкала на счетах, освещенная с одного бока красным светом керосиновой лампы; другая сторона скрывалась во мраке. Буфетчица была похожа на колдунью, занимающуюся своими колдовскими делами.
— Я тебе «Белочки» купил.
Семен Петрович залез в карман куртки, достал пригоршню конфет, вложил в руку Нины.
— Спасибо.
Она положила конфеты на колени.
— И еще кое-что.
— Что?
Голос ее стал по-детски любопытным.
— Вот.
Рудаков протянул ей помаду.
— Боже мой! Жемчужная!
— Ага.
— Неужели польская?
— Не знаю.
— Польская. Девчонки полопаются от зависти.
— Это не для девчонок, а для тебя.
— Само собой, но немного и для девчонок. Не будь жадным.
— Ладно уж, — великодушно согласился Семен Петрович.
Нина спрятала конфеты в карман, а помаду оставила в руке.
Теплоход отвалил от маленькой пристани — три доски, две сваи, железная труба, — и прожектор снова беспокойно заметался по обеим берегам.
«Зачем он так светит? — подумал Рудаков о капитане. — Нервничает или просто так? А может быть, он служил во флоте, допустим, на пограничном катере и осталась привычка быть всегда настороже?»
Теперь они шли совсем близко к берегу. Тянулся заболоченный луг. Оттуда порывами набегал ветер. То промозглый, тревожный, какой-то безнадежный, пахнущий болотом, туманом, скользкими холодными тварями — это когда проплывали низкую часть луга; и теплый, ласковый, добрый, приносящий запахи земляники, сухого сена, трепет перепелиных крыльев, когда напротив оказывался сухой луг, — это был запах жизни, счастья, острой жалости, что так не может продолжаться вечно.
И когда проплывали мимо этих разных участков луга, Нина то сгорбливалась, то распрямлялась, совсем как тонкий стебелек в зависимости от того, дует ли холодный ветер или светит теплое солнце.
— Дай я тебя укрою, ты замерзла, — сказал Семен Петрович.
— Не надо,
Но он снял с себя куртку и насильно укутал ее. Куртка была модная, нейлоновая, с шерстяной подкладкой, очень теплая, он купил ее специально для этих поездок.
Навстречу проплыла баржа, хрипло прогудела простуженным басом в знак приветствия. Капитан теплохода в ответ дал три неожиданно звонких молодых гудка, озорно побил по барже лучами. Баржа была с песком; из рубки высунулся человек в форменной фуражке, «начальник баржи», помахал рукой; издали не было видно, но Рудаков догадался, что он улыбается. Капитан еще просигналил три раза. Баржа прошла рядом, обдав их запахом мазута, сырого песка и сохнущей рыбы — наверно, матросы занимались рыбалкой.
Большая волна ударила в борт теплохода, он качнулся один раз, другой, мотор сделал перебой, потом все выправилось. Капитан теплохода повернул прожектор назад и проводил баржу лучом света до тех пор, пока можно было. «Начальник баржи» улыбался и махал рукой.
— В Игнатовке… пиво… свежее… бочечное… — донеслось с баржи. — Ждет…
— В Селезневку колбасу копченую завезли! — крикнул в ответ капитан.
Опять хриплый гудок и три звонких. Вскоре баржа исчезла за поворотом.
— Петя умер, — сказала Нина. Семен Петрович резко повернулся к ней.
— Когда?
— На той неделе… В среду…
— Ты… была?
— Нет.
Они замолчали. Петя был тем гармонистом, который пытался выяснить с Рудаковым отношения во время первого приезда в санаторий. Он как-то еще раз хотел затеять драку с Семеном Петровичем. Главный бухгалтер, притопывая от мороза, ждал на улице Нину, которая убежала в палату одеться потеплее, как вдруг из корпуса выскочил гармонист. Он был без пальто, без шапки, в пижаме и больничных тапочках, волосы всклокочены.
— Уходи отсюда! Уходи! Кобель! — закричал он срывающимся мальчишеским голосом. — Уходи и больше никогда не появляйся, подонок пошлый! Зашибу!
Петя кинулся на Рудакова, выставив вперед кулаки, норовя ударить в лицо. Семен Петрович повернулся правым плечом, выдвинул его и слегка шевельнул. Он не собирался бить этого нервного, хилого парня, но гармонист, наткнувшись на плечо, вдруг отскочил, как резиновый мячик, ноги его сплелись, и он упал на спину.
Семен Петрович подошел к поверженному сопернику. Изо рта гармониста показалась кровь. При виде ненавистного врага Петя попытался вскочить, но не смог даже перевернуться на бок. Рудаков поднял его, помог дойти до палаты.
— Меньше нервов, — сказал Семен Петрович на прощание, — не мы их выбираем, а они нас.
— Кобель… бугай, — прошептал гармонист. — Грубое животное…
Больше Рудаков гармониста не видел, но Нина иногда рассказывала о санаторных делах, в том числе и о Пете. Вскоре, рассказывала она, гармониста выписали, но дела его были неважны. Жил он в том же селе, что и Нина. Иногда они встречались на улицах или на базаре. Однажды Петя пришел к Нине домой и весь вечер играл на аккордеоне. Играл он очень хорошо, возле окон останавливались любопытные.