Длинные дни в середине лета
Шрифт:
— Нельзя? — переспросила Анна Захаровна. — А требовать с меня
можно? Как мне-то быть?
Она дернула поводья, и лошадь тяжело шагнула. И тогда стало видно,
как вдали, за туманом, поднимается над степью громадное оранжевое
солнце с дырой посредине — для лампочки.
Несколько вечеров мы с мамой не разговаривали. Был конец месяца, и
мама уставала больше обычного. У меня тоже была запарка — мне
завернули курсовую. Чтобы не потерять стипендию, я решил
однажды, вернувшись поздно, но с ключом, просидел до утра в обществе
книг, Кодекса законов о труде и кастрюль, потому что занимался на кухне.
В шесть часов я услышал, как в комнате заиграло радио. Я представил,
как сейчас мама увидит мою пустую кровать, решит, что я попал под
машину, и, нарочно топая, пошел в комнату. Мама стояла в дверях.
— Ага, — сказала она, — целы и невредимы, Здрасьте.
— Здрасьте! — ответил я очень вежливо.
Она моментально разделалась со страхом, и теперь в ее глазах плясали
обычные черти.
— Ты сделал еще один шаг, сын. Раньше ты и ел, и спал дома. Теперь
тебе показалось, что это слишком щедро. И ты решил приходить только' за
харчами. А рюкзак ты принес? Я выдам тебе на неделю вперед.
Ее голос дробился в тесном коридорчике, и казалось, что сейчас
задребезжат стекла и заплачет за стеной соседская Лялька.
—
Ма, —сказал я, — ты зря шумишь. Вот уже шесть часов мы с
тобой под одной крышей. Но ты не знаешь, потому что спала, — я
занимался.
—
Новый фокус — заниматься решил, — в ее глазах мелькнула
тревога, и я понял, что перестарался — Что-нибудь случилось, Мишка? Ты
допрыгался? У тебя неприятности? Ну, отвечай же ты, чадо!
Нужно было спасать положение.
—
Просто занимаюсь. Лучше скажи, как у тебя?
—
Э-э. Подожди, я умоюсь. И приходи на кухню.
Когда я пришел, она уже повязала фартук и зажгла
плиту.
—
Так как же твои дела, ма?
—
Плохо, — ответила она просто. — Анюта поступила так, как
будто вы с ней сговорились. Она устроила торжественное собрание и
десять раз сказала слово «нужно». Ее бригада согласилась.
—
Почему — плохо? Может быть, на твоих это подействует,
Мама резко повернула кран, и толстая струя разбилась о дно кастрюли.
— Уже подействовало. Мои нахалки сговорились и решили обскакать
бригаду Анюты. И они обскачут, будьте уверены. Они вообще работают
лучше, а тут даже трепаться перестали.
Я знал, что две бригады цеха состязались зло и неуступчиво, торгуясь за
каждую сотую процента. Наверное, если бы не соревнование,
зарплаты они выходили бы стенка на стенку —так силен был в них дух
соперничества.
— Что же делать, Мишка? Они осрамят Анюту.
— Нельзя запрещать работать лучше, — сказал я первое, что пришло в
голову, — пусть стараются.
— Ты мне еще про колонии расскажи! — вдруг возмутилась мама. —
Нет, ты мне скажи, что честный труд исправляет даже убийц! А разве у
меня убийцы? У меня сорокалетние бабы, которые зовут друг друга
девочками. Они могут по глупости сделать не то, а я... Хотя что я буду
говорить тебе об этом? Ты знаешь только «да» и «пет» и думаешь, что
между ними лежит пропасть. Иди чисти зубы и не думай, что я с тобой
советовалась.
5
Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать о маминой бригаде, потому
что конец у истории оказался простым. В конце месяца, когда подвели
итоги, выяснилось, что бригада Анны Захаровны опять отстала. Но нахалки
не стали задирать носы. Они сказали:
— А разве мы хуже?
И тоже решили добиваться звания.
По вечерам я слушаю рассказы о бригаде. Иногда, чтобы подзадорить
маму, говорю, что все это — пустые заботы, потому что фабрику скоро
закроют. Тогда опять начинается кино.
Снег из облака
Моим друзьям по Целине-56 и 58
Второй час ночи. По улице несется все тот же безумный ветер. Он
срывает с искореженной земли первый, позавчерашний снег, подбрасывает
его и уносит по короткому коридору домов в степь. На смену унесен ному
он загоняет новые волны, и там, где улица начинается, он тычется в стены,
и тоненько звенят стекла.
Я уже совсем замерз, а Вовка Поп все так и стоит шагах в пяти от меня,
придерживая наброшенный на плечи ватник. Не знаю, что думает по этому
поводу медицина, но, по-моему, это от холода, от того, что внутри у тебя,
как только выйдешь на улицу, все начинает противно дрожать и
взбалтываться. Это дело одолевает каждые полчаса, если умеешь крепиться
— то реже, но зато потом стоишь вот так и не знаешь, когда это кончится .
Наконец Поп удовлетворенно крякает и топает к крыльцу. Я зажигаю
фонарь, чтобы он не прошел мимо меня. Под нашими сапогами промерзшее