Дмитровское шоссе
Шрифт:
К его удивлению седой шестидесятипятилетний татарин проявил всего лишь одно желание: он отказался знакомиться с красотами Парижа, не захотел посмотреть на Эйфелеву башню, пройтись по улицам Женевы и Лондона, посидеть в «Третьем» в Венском лесу. Садыков пожелал лишь одного: ему хотелось взглянуть на сказочный замок Нейшванштейн, удивительное создание ума и воображения полубезумного короля Баварского Людвига II, влюбленного в музыку Вагнера. Его страсть к Вагнеру была настолько велика, что в один прекрасный день он сошел с ума. Вот на этот замок и пожелал взглянуть старый седой татарин, образование которого кончилось седьмым классом.
Разумеется, желание друга отца было исполнено. Садыков стоял, как зачарованный, на краю пропасти, глядя на сказочный замок, затем,
— Я обещал твоему отцу что брошу их в пропасть в момент наивысшего счастья, — сказал Садыков и улетающая золотая искорка исчезла вдали. — Вряд ли ты когда либо узнаешь печальную историю этих часов. — Они молча вернулись по туристской тропке к гостинице, собрали вещи, и по широкому шоссе, проложенному для «мерседесов-600», приехали в мюнхенский аэропорт.
Это была их последняя встреча. Сведения, временами очень важные, продолжали поступать из глубины России, и Андрей без колебаний пользовался ими.
Андрей посмотрел в окно и увидел что начало темнеть. Его раздумья длились, оказывается, очень долго. Он разделся и лег спать.
Утром он позавтракал, встретился со Ильей Абрамовичем Певзнером своим семейным адвокатом — и обсудил с ним проблемы, возникшие с похоронами Натальи Викторовны, а теперь и необходимостью распорядиться наследством. Илья Абрамович вскрыл завещание. Оно было коротким и в общих чертах Андрей был знаком с ним. До последних дней Николай Васильевич сохранял здравый ум и потому предметы, находящиеся в сейфе, в официальном завещании не упоминались. Зато Трофимов не пожалел времени и теперь на каждом экспонате, который он хотел передать в музей, вернуть в страну, которой он первоначально принадлежал, отдать церкви, передать в городские музеи, висела записка с четким и ясным описанием как поступить и к кому обратиться. Певзнер сразу предупредил Андрея, что наибольшие трудности возникнут при возврате картин и ценностей, много веков назад вывезенных из-за границы. Андрей пожал плечами и ответил, что его долг сообщить о завещании послам этих стран и уж потом эти страны — в первую очередь Нидерланды — будут вести переговоры с российским правительством.
К полудню переговоры были закончены. Адвокат взял на себя формальности, связанные с похоронами Натальи Викторовны — на Новодевичьем кладбище, рядом с могилой мужа — и обещал информировать Андрея о времени похорон, а если возникнут трудности, то и о них. Андрей сообщил, что к вечеру приедет на дачу. Они встали, несколько формально пожали руки, словно на дипломатическом приеме, и Андрей проводил адвоката до двери.
Затем он открыл старинный сейф и достал оттуда бархатную коробку, в которой хранились бесценные изделия Фаберже.
Далее Андрей открыл массивную дверь крохотного холла, запер ее на кодовый замок, вышел на лестничную площадку, двумя ключами запер и эту дверь, затем спустился вниз. Там его ждал вчерашний «мерседес».
Не превышая скорости, «мерседес» проехал по Берсеневской набережной, свернул после моста направо, пересек Москва-реку, снова свернул направо, затем Пречистенская набережная, поворот направо, на Садовое кольцо и здесь водитель плавно, переходя из ряда в ряд, помчался вперед. Казалось, широкое Садовое кольцо до предела забито транспортом и машинам остается ползти со скоростью двадцать пять-тридцать килолметров в час, но шофер вел автомобиль так искусно, что казалось, будто перед ним пустое шоссе. Когда «мерседес» нырнул в туннель под Триумфальной площадью (бывшей Маяковской, подумал Андрей) водитель прикрепил к ветровому стеклу прямоугольник специального пропуска. Теперь машину никто не имел права останавливать для проверки документов, она могла нарушать любые дорожные правила (не создавая опасности другим машинам) и ехать с любой скоростью. Выехав из туннеля, «мерседес» чуть притормозил, дождался небольшого просвета в транспортном потоке и свернул на Долгоруковскую улицу. Еще через пять минут они миновали Савеловский вокзал и теперь машина мчалась по простору Дмитровского шоссе.
За сотню метров от въезда на участок шофер сбавил скорость,
— Вот что, ребята, — обратился Андрей к охранникам. — Я сейчас выйду из машины и пройду к дому. Как только вон в той комнате с широким окном, выходящим на шоссе, откроется штора, можете уезжать. Мне понадобится примерно десять минут. Понятно?
— Да.
Первыми из машины выпрыгнули охранники, напряженно глядя по сторонам. Андрей подошел к воротам, достал ключ, отпер хорошо смазанный замок и направился по красной тропке из кирпичной крошки к высокому крыльцу. У двери он замешкался, затем открыл ее и исчез внутри.
Андрей поднялся на второй этаж, вошел в кабинет, раньше принадлежавший отцу, затем в нем обосновался академик Трофимов. В кабинете почти ничего не изменилось, только у одной стены стоял длинный оружейный шкаф с ружьями и винтовками, принадлежавшими академику, который в молодости был заядлым охотником. Он открыл шкаф, достал помповое ружье «ремингтон» и зарядил его пятью патронами двенадцатого калибра. Теперь машину можно отпустить: патроны с картечью гарантировали ему надежную защиту. Андрей подошел к окну и раздвинул шторы.
Внизу взревел двигатель «мерседеса», он развернулся задним ходом и помчался в сторону Москвы. Спускаясь по лестнице, Андрей не знал что только что стоял на том самом месте с которого двадцать лет назад так метко и расчетливо стрелял его отец, мстя миру, который ненавидел и из которого спешил уйти, за гибель любимого пса, и, расстреляв обе обоймы, сунул в рот короткий ствол револьвера, заряженного страшным патроном Глейзера. Андрей запер массивную дубовую дверь, задвинул засов и пошел в подвал. Там он включил свет, подошел к сейфу, открыл первую тяжелую стальную дверцу, поднял руку вверх, нажал на невидимую щеколду — и задняя стенка плавно открылась. Он положил во второе отделение сейфа коробку с императорскими пасхальными яйцами работы Фаберже и только теперь обратил внимание что сейф совсем не пуст. У его правой стенки стояла цинковая коробка, залитая воском — по-видимому, там патроны, подумал Андрей — и несколько коробок.
Часть первая
Год гнева
Садитесь ближе к камину, устраивайтесь поудобнее, и я расскажу вам интересную историю.
Пролог
Лисичанск, декабрь 1937 года
День 9 декабря выдался тихим и безветренным. Весь день светило солнце, но к вечеру появились облака, пошел легкий снег. Как всегда дымили высокие трубы Лисичанского химического комбината. Стране победившего социализма требовалась каустическая сода. В прошлом году закончилось техническое переоборудование комбината, который производил теперь соду по методу инженера Соловьева, и производительность заметно выросла.
Соловьев, главный инженер огромного производства, уже давно вернулся домой. Несмотря на позднее время — за полночь — он не спал, одиноко сидел в темноте своего домашнего кабинета. Не спали и домашние, кроме сына Олега, которому несколько дней назад исполнилось пять лет. Свет в квартире был потушен. Ее обитателями владело чувство тревоги, чувство страха перед надвигающейся опасностью.
Василий Матвеевич не разделял страха своих близких. Он был твердым человеком, прошел через огонь войн и знал, что бояться следует лишь если тебе угрожает какая-то темная сила, непонятная опасность и ты не понимаешь что происходит. Василий Матвеевич знал. Все лето и осень шли аресты руководителей заводов на Украине. Были арестованы Лурье в Запорожье и Гвахария в Макеевке, Хренов в Краматорске и Бондаренко в Харькове. Железный гребень НКВД прошелся по Артемовску, Кадиевке и Горловке, однако почему-то миновал Лисичанск. Теперь наступила очередь химической столицы Донбасса.