Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
2006/09/08 дети
Беседы с Владкой (недавно исполнилось семь)
****
— Хочу, чтобы у меня муж был жадный.
— В смысле, скупой?
— Ну, да. Точно. Скупой. Как рыцарь.
— А зачем тебе скупой муж?
— Чтобы его пе-ре-вос-пи-ты-вать.
— А почему – «как рыцарь». Рыцарь – это, по-твоему, кто?
— Ну, как кто… Человек такой. Очень жадный. В смысле, скупой. И он даже носит такие железные штаны и рубашку… специально, чтобы долго не протиралось и не рвалось. Чтобы новые не покупать.
— И ты думаешь, такого можно перевоспитать?
— Да… Наверное, будет нелегко.
****
— Дай мне денег немножечко. На жизнь и на прочие удовольствия.
****
— Я очень люблю времена года.
— Ну, Владка… Так не бывает. Можно любить лето, или осень, или зиму…
— Нет. Я просто – времена года. Не по отдельности, а вообще. Почему так не бывает? Бывает. Вон, Чайковский любил. Даже музыку про них написал. Это я точно знаю, у меня на кассете есть.
*****
— Скажи, а почему бывают глупые люди, а бывают дураки?
— Владка, а какая разница?
— (Сурово). Очень даже большая.
****
— А рядом со мной вчера ворона села и что-то мне сказала. По-фински, наверное.
— Почему по-фински?
— Непонятно потому что. Если б по-немецки сказала, я бы хоть что-нибудь, да поняла.
****
Её брат Данька, трёх с половиной лет
— А правда, когда много воробушков в траве бегает, это похоже на много-много мышков?
— Хорошо быть чайником со свисточком.
— Почему?
— А весело.
2006/09/11 дети
Оглавление философско-психологического романа, написанного моим приятелем в тринадцатилетнем возрасте. (Публикуется с разрешения автора)
Глава первая. Проливающая тусклый свет на уже описанные события. (*** Заметьте – это первая глава, и до неё решительно никаких событий в романе не происходит – Н.)
Глава вторая. Из которой видно, что далеко не всегда хорошие дела приносят пользу, а честность приравнивается к добродетели
Глава третья. В которой говорится о том, чего понять невозможно.
Глава четвёртая. Из которой видно, что душа у человека совсем не такая, какой полагает её владелец.
Глава пятая. В которой самый любопытный читатель познакомится с мыслями о смерти, о её достоинствах и недостатках
Глава шестая. Из которой видно, что сила ума и сила безумств не всегда соответствуют друг другу
Глава седьмая. В которой описываются тяготы и проблемы свободной жизни
Глава восьмая. О сути этого вопроса и прочих последствиях.
Глава девятая. В которой читателю станет ясно.
Глава десятая. В которой герой убеждается, насколько всё небезопасно.
Глава одиннадцатая. Повествует о том, каких полезных сведений можно набраться, если долго жить.
Глава двенадцатая. Из которой ясно, насколько душевная муть способна замутить разум.
Глава тринадцатая. В ней можно выяснить, что же случилось потом.
Глава четырнадцатая. В которой встретится конец губительного пути.
Глава пятнадцатая. Которая вся во власти тоски и скорби и говорит о переменчивости.
Глава
Глава семнадцатая. В которой заметна тяжесть, могущая сковать человеческое открытое сердце.
Глава восемнадцатая. Которая рассказывает, что остаётся во второй половине человека, когда утрачивается первая.
Глава девятнадцатая. Чрезвычайно странная, в ней на нескольких страницах умещается много таинственных лет.
Глава двадцатая. В которой судьба начинает противостоять ленивой неге.
Глава двадцать первая. В которой есть опасение, что появится мнение читателя о герое.
Глава двадцать вторая. В которой читатель встретится с одной знакомой дамой и расстроится.
Глава двадцать третья. Увы, с несколько нескромным содержанием.
Глава двадцать четвёртая. В которой читатель прощается.
Глава двадцать пятая. В которой рассказывается о том, в чём смысл жизни.
Глава двадцать шестая. Омытая дождём и устланная прибитой к дороге пылью.
Глава двадцать седьмая. В которой я заранее уверяю читателя, что ничего такого вообще не случится никогда.
Глава двадцать восьмая. В которой на сцену выходит ещё один монах.
Глава двадцать девятая. В которой автор приводит в исполнение все приговоры и намерения.
Глава тридцатая. Неуклонно приближающая читателя к концу.
2006/09/13 сентиментальные путешествия
В больших готических храмах трудно молиться. Они так велики, что для Бога там не хватает места. Во всяком случае, днём. И поэтому туда набивается множество посторонних личностей и вещей. Там селятся драконы с колосящимися хвостами, пожилые бароны в сморщенных каменных чулках и с тройными подбородками, сумрачные рыцари с сонными квадратными лицами, старенькие простуженные химеры, гербы, штандарты и памятные доски, исписанные невразумительными золотыми письменами. А ещё там всё время устраивают органные концерты и выставки венецианского стекла. Так продолжается до глубокого вечера, пока не стихнут последние вздохи концерта, не стемнеют витражи, и служитель не выставит со всем возможным уважением последнего туриста, отбившегося от экскурсии. И тогда драконы встряхиваются и с резиновым шелестом вылетают через открытое окошко под куполом; химеры расправляют тощие перепончатые крылья и улетают вслед за ними; бароны вылезают из ниш и возвращаются у своим лошадям с подстриженными хвостами, пёстро-чёрным догам и толстым прекрасным баронессам с подбритыми лбами и ямочками на щеках; рыцари, вздыхая и пытаясь почесаться под каменными латами, спускаются с постаментов и надгробий и уходят в свои бесконечные странствия, чтобы изредка встречаться на перекрёстках, похваляться подвигами и спорить, чей Грааль лучше; венецианские вазы разбредаются по своим венецианским шкафам и буфетам, и куда-то деваются флаги, штандарты и плиты с памятными досками. И храм становится маленьким и тесным, как хижина отшельника. И острые своды отрываются и уходят в небо вместе с арками и перекрытиями, и вместо них сверху спускается тьма, и накрывает хижину сверху, как тёплая травяная крыша. И тишина наступает равномерно со всех сторон, оставляя крошечный квадратик пространства с тяжёлыми деревянными скамьями. На них, изредка покашливая, шаркая ногами и позвякивая чётками, смиренно и нетерпеливо сидит ожидание. И когда все звуки и шорохи окончательно смолкают, а витражах не остаётся ни одной дневной искры, звенит колокольчик.