Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
— Да, — отвечает он совершенно серьезно. — Я и сам думал о Висконти, это именно такой человек, какой нужно. Он так стар, что только и пригоден для роли Меркурия… Только, сказал он, я не богат, вовсе не богат. О, я согласился бы быть горбатым, чтобы только обладать миллионами.
— Вы этим ничего не выиграли бы в моих глазах.
— О! о! о!
— Мне кажется, что это наконец обидно, — говорю я, поднимаясь с места.
— Да нет, я не говорю о вас, вы — вы исключение.
— Ну, так и не говорите
— Боже мой! Какая вы, право… никогда нельзя понять, чего вы хотите… Согласитесь, согласитесь быть моей женой.
Он хотел поцеловать мою руку, но я подставила ему крест моих четок, который он поцеловал; потом, поднимая голову, сказал:
— Как вы религиозны, — сказал он, глядя на меня.
— А вы, вы ни во что не верите?
— Я, я вас люблю. Любите вы меня?
— Я не говорю таких вещей.
— Ну, ради Бога, дайте это как-нибудь понять мне, по крайней мере.
После минутного колебания я протянула ему руку.
— Вы согласны?
— Отчасти, — говорю я, вставая; — вы знаете, ведь у меня еще есть дедушка и отец, которые будут иметь очень много против католического брака.
— Ах! Еще это!
— Да, еще это!
Он взял меня за руку и посадил рядом с собой, против зеркала. Мы были очень хороши таким образом.
— Мы поручим это Висконти, — сказал А…
— Да.
— Это именно тот человек, какой нужен. Но так как мы еще очень молоды для брака, думаете ли вы, что мы будем счастливы?
— Прежде всего еще нужно мое согласие.
— Разумеется. Ну, предположим, если вы согласитесь, будем ли мы счастливы.
— Если я соглашусь, могу поклясться своей головой, что не будет никого в мире счастливее вас.
— Ну, так мы женимся. Будьте моей женой.
Я улыбнулась.
— О! — воскликнул он, прыгая по комнате, — как я буду счастлив, как это будет смешно, когда у нас будут дети!
— Вы с ума сошли!
— Да, от любви!
В эту минуту послышались голоса на лестнице; я спокойно села и стала ждать тетю, которая очень скоро вошла.
У меня точно большая тяжесть отлегла от сердца, я развеселилась, а А. был просто вне себя.
Я была спокойна, счастлива, но мне хотелось очень много высказать и выслушать.
За исключением нашего помещения, весь нижний этаж отеля пустой. Вечером мы берем свечу и обходим все громадные покои, еще дышащие прежним величием итальянских дворцов; но тетя была с нами. Я не знала как быть.
Мы останавливаемся более чем на полчаса в большой желтой зале и Пиетро изображает кардинала, своего отца и своих братьев.
Тетя забавляется тем, что пишет А… разные глупости по-русски.
— Спишите это, — говорю я, взяв книгу и написав несколько слов на первой странице.
— Что?
— Читайте.
Я
«Уходите в двенадцать часов, поговорю с вами внизу».
— Поняли? — спрашиваю я, стирая.
— Да.
С этой минуты я почувствовала облегчение и была как-то странно возбуждена. А… каждую минуту оборачивался на часы; так что я боялась, как бы не поняли, наконец, причину этого. Как будто бы можно было отгадать! Только нечистая совесть способна мучить себя этими страхами. В двенадцать часов он встал и простился, крепко сжимая мне руку.
— Прощайте, — сказала я ему.
Глаза наши встретились и я не сумею описать, как между нами пробежала искра.
— Итак, тетя, завтра утром мы уезжаем; идите к себе, я вас там запру, а то вы будете мне здесь мешать писать; я скоро лягу.
— Ты обещаешь?
— Конечно.
Я заперла тетю, и бросив взгляд в зеркало, спустилась по лестнице, куда Пиетро уже раньше проскользнул, как тень.
— Когда любишь, столько говорится друг другу даже молча! По крайней мере, я вас люблю! — прошептал он.
Я забавлялась, разыгрывая сцену из романа и невольно думая о Дюма.
— Я завтра еду. И нам надо серьезно переговорить, я чуть было не забыла!..
— Да, просто ничего в голову не идет…
— Пойдемте, — говорю я, притворяя дверь так, что сквозь щель падал слабый луч света.
И я села на последней ступеньке маленькой лесенки, в глубине коридора. Он стал на колени.
Каждую минуту мне казалось, что кто-то идет, я неподвижно застывала, содрогаясь от каждой капли дождя, ударявшего в стекла.
— Да это ничего, — говорил мой нетерпеливый обожатель.
— Вам хорошо говорить! Если бы кто-нибудь пришел, вы будете польщены, а я пропала бы!
Закинув голову, я смотрела на него сквозь ресницы.
— Со мной? — сказал он, поняв мои слова в другом смысле, — со мной? Я слишком люблю вас, вы можете быть вполне спокойны.
Я протянула ему руку, услышав эти благородные слова.
— Разве я не был всегда приличен и почтителен.
— О, нет, не всегда. Раз вы даже хотели меня обнять.
— Не говорите об этом, прошу вас. Ведь я так просил вас простить меня. Будьте добрая, простите меня.
— Я простила вас, — сказала я потихоньку.
Мне было так хорошо! Так ли это бывает, думала я, когда любят? Серьезно ли это? Мне все казалось, что он сейчас рассмеется, — так он был сосредоточен и нежен.
Я опустила глаза перед этим необычайным блеском его глаз.
— Ну, видите, мы опять забыли говорить о делах; будем серьезны и поговорим.
— Да, поговорим.
— Во-первых, как быть, если вы уезжаете завтра? Не уезжайте прошу вас, не уезжайте!