Дневник москвича (1920–1924). Том 2
Шрифт:
По протекции своего родственничка Б. А. Фердинандова вчера попал в Камерный театр на «Ромео и Джульетту» Шекспира. Играли «по-таировски», т. е. балаганили, но нельзя сказать, чтобы чересчур, мера была соблюдена; к тому же все шло так стройно, молодо, живо. Труппа слаженная, дружная, дисциплинированная. Все, должно быть, первые ученики школы Таирова. Всем до Качалова или до Гзовской как до луны, но ни единиц, ни двоек даже самый строгий критик им не поставил бы. Ромео — Церетели, Джульетта — Коонен, Меркуцио — Щирский, Капулетти — Вигелев, Тибальд — Фердинандов, Лоренцо — Сварожич могут получить от меня на память еще по плюсу к своим баллам. Они мне лично наиболее понравились. Но что скверно, мерзко, глупо, бесвкусно, дико — это декорации (какого-то Т. Лермана). Подлинный футуризм. В этой трагедии столько солнца, тепла, зелени, цветов, дворцов и всякой земной прелести, а что мы видим? С чем уподобить это зрелище: с фантастическими изображениями преисподней или с уголком разоренного революционным порядком московского дома? Но нет, это не подходит: там тоже безобразно, но все-таки понятно, а тут последнего-то как раз и нет. И весь труд Таирова и его сподвижников, а главное все поэтическое обаяние «самой печальной повести на свете» нагло смазывается этим бессовестным или болезненным вмешательством
Имел счастливый случай купить там «по твердой цене», т. е. за 80 р., № 5 журнала «Культура театра» государственного издательства и остался доволен. Почти «старое» чтение. — Между прочим, помещено письмо М. Н. Ермоловой по поводу открытия Малого театра (состоявшегося только 5-го апреля с.г.). Она имела мужество написать своим товарищам, и это так и напечатано в этом «государственном» журнале, что она молит Бога,да поможет Он приступить к великому делу просвещения народа и работать всем вместе без разделения, колебания и сомнения.
Илиодор продолжает творить чудеса, которые, видимо, пришлись по душе советской власти. Сегодня в «Правде» напечатано, что он 24 апр. на соборной площади в Царицыне пред многотысячной толпой выступил с речью (примечайте! среди белого дня, в советском городе, где давно уже всякие уличные митинги воспрещены). Что там болтал этот «тоже» патриарх — я не запишу, но окончание речи стоит записать: «Орлы! Орлы! Орлы! (Поклон на три стороны.) Жуки, копающиеся в навозе, не могут судить о ваших полетах ввысь. Вы, опередившие толпу на три поколения, орлы, рейте кверху через тучи и молнии, через широкие моря, в светлое царство благословенного социализма. За вами пойдут все, останутся только одни жуки в навозе, пока тяжелая советская колесница их не раздавит, только легкокрылые мухи пропоют им вечную память и после замрут сами…» Засим последовало многолетие «вождям социальной революции» и моление о победе советской власти… Орел! Орел! Орел!..
Получил от сына письмо, помеченное 5 мая. Пишет, что 6 мая он выезжает в Екатеринослав с каким-то «тов. Мининым, бывш. членом РВС, а теперь помощи. Команд. Войска Украины», в его распоряжение. И пишет еще, что это лишь этап для его поездки в Москву «или, не удивляйся, — за границу»… И этот из «орлиной» стаи!
15/28 мая.Был сегодня еще впервые в новой церкви Марфинской обители, учрежденной вел. кн. Елизаветой Федоровной. Был впервые, и пожалел, что не был там десятки раз. «Обитель», а вернее уголок благотворения и милосердия к страждущему и неимущему, устроенный на старинной замоскворецкой улице — Большой Ордынке, в садах и хоромах вымерших или разорившихся купцов-богатеев. Среди нескольких, солидно, но не стильно построенных каменных домов, содержащихся, как видится, и сейчас в большом порядке, между обширного двора, похожего на сад, и большого, как парк, сада, не так давно построена небольшая церковь в стиле древних псковских храмов, — туда-то я и пошел, не будучи еще уверен, что там есть службы. Думалось, что она как в некотором роде «придворная» закрыта или превращена в какой-нибудь клуб. Но, — слава в вышних Богу, — там все в таком порядке и в такой, подобающей Божьему дому обстановке, что невольно благодарно вспомнишь и храмосоздательницу и тех советских чиновников, которые сохранили в полной неприкосновенности художественную прелесть этого чудного храма и допустили сестер обители к хозяйствованию этой достопримечательности московской. Вероятно они, а также и причт храма те же, которые подобраны были и при самой Елизавете Федоровне. Один священник митрофорный, другой помоложе с магистерским крестом, — оба такие чинные, «тихоструйные», благоговейные, представительные; дьякон с протодьяконским орарем, молодой еще, но хорошо ведущий свое дело и басящий в такую меру, которая как раз подходит к общему строю придворно-монастырского чина. Хор состоит из 20 тонко подобранных женских голосов. Пели замечательно стройно и задушевно. Пели, вероятно, песнопения таких композиторов, которые черпали свое вдохновение в древних русских напевах. И, в общем, незабываемый ансамбль: архитектура Покровского или Щусева, живопись Васнецова и Нестерова, а к этому алтарные и клиросные действия и звуки во вкусе «тишайших царей» или «благоверных цариц». Ах, как хорошо! Елизавета Федоровна оставила по себе памятник такой светлый, христиански-радостный и кроткий, такой обаятельный по красоте замысла и исполнения, который так и говорит, что эта женщина — подлинная христианка, красивая душой и разумом. Я думаю, что при устроении храма и врачебницы и вообще этой обители «Жен Мироносиц» — она потрудилась больше всех, внеся туда огромные средства, хозяйственность и изысканный вкус. И чем больше пройдет времени, тем более ее заслуга перед религией, страждущими и Москвой будет расти и вырастет в вечную ей добрую память!
В «Правде» сегодня напечатаны письмо Ю. Ларина и последняя речь Ленина (на всероссийской конференции РКП). Оба во всю мочь стараются оправдать свою, собственно, изменукоммунистической программе, которую пришлось сделать, а иначе дело швах! Положение советского правительства, как у того купца, который накануне «несостоятельности» мечется, бедный, и туда и сюда: торговлю и расширит, и сократит, и займет, и приказчиков сменит, и обвешает, и побожится зря, и сделку сделает с кем-нибудь на ушко, и похвалится, и пожалуется, и кредиторов позовет, и с адвокатами пошепчется, и к Троице съездит, и запьет, и жену побьет, и остепенится, и дочь насильно выдаст за какого-нибудь богатого урода, а дело нейдет: покупатели разбегаются, приказчики воруют, долги растут, ростовщики звереют, и наш Пуд Пудович «скрывается» или садится к Иверской «в долговую», а в его лавочке уже сидит новый хозяин, который похитрее, посчастливее, да и побогаче. Ларин старается уверить своих товарищей «слева», что новый экономический курс не «отступление», а «выпрямление». Декреты о продналоге и товарообмене, а также о допущении товарной промышленности и кооперации, по словам Ларина, «возвратят к той программе, которая у нас господствовала в период октябрьской революции и почти весь первый год большевицкой власти», и только, дескать, «под влиянием различных причин были сделаны затем отступления, наполнившие собой 1919 и 1920 гг.» (Ведь как врет, каналья! Смотри, что он же писал в
Ну да ладно: «выпрямляйтесь», а мы не отступим!
В речи Ленина есть такое откровение: «без капиталистической крупной фабрики, без высоко поставленной крупной промышленности не может быть речи о социализме вообще, и тем менее может быть речь о нем по отношению к стране крестьянской». Или это недоступно моему пониманию, или это же самое, только малограмотно и неглубокомысленно, развивал и я когда-то, удивляясь, зачем Маркс заварил эту кашу, когда она безболезненно готовилась уже Эдисоном и коммерсантами английской складки. Конечно, дальше идет речь об электрификации. И вот, хватаясь за нее, Ленин и оправдывает перед своими товарищами слева восстановление мелкой промышленности.
А насчет взимания налога Ленин признает уже, что он «добровольно не пройдет, без принуждения мы не обойдемся, взимание налога составит ряд стеснений для крестьянского хозяйства». И надо, значит, налог собрать побыстрее, чтобы «взыскатель налога недолго стоял над крестьянином…» Это — одна задача, а другая задача состоит в том, чтобы «в максимальных пределах свободу оборота для крестьянина осуществить, и поднятие мелкой промышленности тоже осуществить, и тому капитализму, который растет на почве мелкой собственности и мелкой торговли, некоторую свободу дать, и не бояться его, ибо он нам совершенно не страшен», И т. д., и т. д., а когда речь была кончена, хроникер отмечает коротко: «Аплодисменты». Почему же не «бурные», не «гром» их, и почему не было ни «восторженных оваций», ни «мощного пения интернационала»? Должно быть, не для одного Наполеона «меркнет» солнце.
17/30 мая.Вероятно, вследствие поворота экономической политики, председатель ВСНХ т. Рыков отставлен от этой должности и на его место назначен Богданов.
В «Коммунистическом труде» пишут, что ржаная мука на вольных рынках имеет такие цены: в Петроградской губ. 90.000 р., в Череповецкой 55.000 р., в Иваново-Вознесенской 100.000 р., в Тверской, Витебской, Смоленской, Гомельской, Белорусской губ. 50.000 р., в Тульской 85.000 р., в Брянской 40.000 р., в Поволжских губ. свыше 90.000 р., в Приуральских 50.000 р. Масло во всех губерниях от 9.000 до 17.000 р. за фунт, соль от 500 до 6.000 р. ф., мясо от 1.500 до 7.000 р. ф. В Вологде коса стоит 74.000 р., в Карельской коммуне аршин хлопчатобумажной ткани 30.000 р. В Петроградской губернии аршин шерстяной ткани 130.000 р., катушка ниток во Владимирской губ. 6.500 р., в Смоленской губ. топор стоит 36.000 р. В Воронежской пачка спичек 5.000, керосин от 1.500 до 3.000 р. и т. д.
Вчера после пятнадцатимесячного скитания по Украине (за «синей птицей», или попросту за дешевым харчем) братец мой с женой и младшим сыном возвратился к родным пенатам. Ну и слава Богу! Ничего он нам из «благословенной Украины» не привез, да и сам не потолстел на дешевых-то галушках. Видно, там только хорошо, где нас нет!
Привез, впрочем, письмо от Лели. От «орла», значит! Теперь он залетел в Харьков, в качестве секретаря «Помкомандвойскукр [1] по политчасти». Пишет, что я его подвел: написал ему в письме, что его сослуживец Бочков «хотя и партийный, но порядочный человек». Военная цензура извлекла эти строки и сообщила их Лелиному начальству. Что из этого вышло бы, я не знаю (цензурная бумага, должно быть, не дошла до начальника и перехвачена им вовремя), но я должен напомнить и цензорам и своему сынку, что в литературе у нас есть и такое сравнение: «один там только и есть порядочный человек — прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья». Однако корпорация прокуроров истории из-за этого не раздувала.
1
На службе у себя видел бумагу за подписью «Зампредценкомпутьдезертир» — еще «орлистее», еще закоулистее.
18/31 мая.Советские берендеи было стали погуливать по бульварам да по Сокольникам, — ибо день велик, дров нет, да и надобности в них большой теперь не видится (жарко — сегодня не на солнце и то 25°, — и варить нечего), но попечительное наше градоправление уже приняло надлежащие меры, чтобы нам не шляться без дела: сегодня напечатано постановление, в силу которого мы, граждане, должны с 2-го мая по 3-е июля очистить чердаки, подвалы, лестницы и «прочие места общего пользования», а также дворы и улицы «против владения». Мусор предписано нам собрать в кучи и рассортировать на четыре группы: а) гниющие отбросы, б) негниющие отбросы, в) строительный мусор, г) отбросы, могущие гореть. Подумайте, как все предусмотрено! Ну, есть ли что подобное в капиталистических странах? Извините уж меня, читатели, если за это время я мало напишу, — может, в сортировщики попаду, дело «сурьезное»!