Дневник путешествия Ибрахим-бека
Шрифт:
Вижу, при этих словах лицо хаджи помрачнело. Он проворчал:
— Значит, следует, по-вашему, выбросить календарь. Хорошо, а если его не будет, то как вы узнаете, который у нас месяц?
— Дорогой хаджи, — перебил я его, — да разве я вам внушаю, что календари не нужны? Нет, конечно! Они нужны всякому народу и всегда, однако не такие, как в Иране, где на любой странице написана всякая чепуха: «В данном месяце все приметы означают, что сыр будет соленый, сахар — сладкий, хлопок — мягкий, а камень — твердый».
Тут я заметил, что хаджи кипит от гнева. Поэтому я свернул клубок этого
Мы переночевали в гостинице; проснулись, когда солнце стояло уже высоко. После обычной молитвы и чашки чаю Юсиф Аму по указанию служащего гостиницы понес наши паспорта на визирование в иранское и турецкое консульства.
Иранское консульство взимает за каждую визу два рубля, а турецкое один рубль восемьдесят копеек. При этом в турецком консульстве на паспорта наклеивают марки стоимостью в двадцать пиастров. Как мы узнали, то, что платится турецкому консулу, все идет в казну упомянутой страны, а то, что мы даем иранскому консулу, он просто кладет в свой карман.
К тому времени, когда окончились все церемонии визирования паспортов, было уже четыре часа пополудни. Мы отправились на пристань и увидели, что пароход уже производит погрузку.
Отход парохода запаздывал, и я поднялся на мостки. При этом я был настолько расстроен и растерян, что как будто потерял рассудок. Вдруг до моих ушей донесся встревоженный возглас Юсифа Аму:
— Господин бек, очнись, упадешь в море!
Придя в себя, я заметил, что стою у самого края, еще шаг, и я был бы в воде. Я отпрянул назад и оглянулся на Юсифа Аму: бедняга в ужасе схватился за голову.
Наконец, мы дождались времени отправления парохода и направились к нему. Тут мы заметили, что это тот же русский пароход «Азов», на котором мы начали свое путешествие. Пароходная прислуга узнала меня, и начались взаимные приветствия и расспросы. Это благоприятное совпадение привело меня в хорошее расположение духа.
Но вот наш пароход отчалил. Погода была прекрасная, море спокойное. Мимо нас замелькали пристани портов Трабзон, Гиресун, Самсун, Синоп... Наконец, на пятый день мы вошли в Босфорский пролив, и там в таможне под названием Гават, что находится у входа в пролив, я подсчитал, что минуло ровно восемь месяцев и двадцать один день с того часа, как мы отправились из этого самого места на поклонение в святой Мешхед и в путешествие по Ирану.
Когда я кончил читать описание этого возбуждающего тоску путешествия, я был погружен в пучину изумления. Взглянув на часы, я заметил, что время уже перевалило за полночь — было десять минут первого. Тогда изумление мое возросло еще больше, ибо я понял, что читал этот дневник, не отрываясь, много часов подряд, и за все это время я не курил, не ел и даже не вставал с места, словом, забыл обо всем совершенно, в том числе и о себе, и о своих бедных гостях. Как я уже говорил, они ушли в баню и еще не вернулись. Солнце давно зашло, а о них не было ни слуху ни духу.
Я встревожился: где они, не случилось ли с ними чего и где они обедали? Позвав слугу, я заметил, что он выказывает все признаки удивления.
— Ага, разве вы дома?! — растерянно спросил он. — Мы думали, что Вы ушли вместе
— Не болтай глупости! — прервал я его. — Ты же видишь, что я здесь, так что за смысл в этих вопросах? Ступай сейчас же к хану Валаду, поднимись на второй этаж и загляни в комнату номер такой-то. Если гости там, то проводи их сюда. Если же их нет, то спроси у хозяина комнаты, приходили они к нему или нет. И возвращайся быстрее!
Слуга ушел, а я не переставал думать о своих гостях и чувствовал сильнейшее смущение при мысли, что по небрежности не пошел вместе с ними.
Однако прошло еще немного времени, и мои гости вернулись. Я вскочил им навстречу и, когда они сели, сказал, обращаясь к Ибрахим-беку:
— Брат, вы повергли меня в состояние крайнего потрясения, вручив мне эту печальную повесть — дневник вашего путешествия. Чтение книги настолько захватило меня, что я забыл и о вас, и обо всем на свете, до сих пор ничего не ел, более того, не курил и не вставал с места. Мои домашние были уверены, что я ушел с вами вместе. Как только я опомнился, первой моей мыслью было, где вы и что с вами.
— Мы вышли из бани и встретили одного знакомого, нашего соотечественника, он повел нас к себе, и там мы обедали и пили чай, — объяснил Ибрахим-бек. — Он очень настаивал, чтобы мы остались у него переночевать, но мы все же не сдались на долгие уговоры и отказались, а выйдя от него, столкнулись с вашим слугой, посланным за нами.
Обменявшись с гостем еще несколькими словами, я приказал подавать ужин. И тут я вдруг вспомнил, что из Египта на имя Ибрахим-бека пришло письмо.
— Ах, брат, совсем позабыл! — воскликнул я. — Из Египта получено письмо для вас.
Я вынул письмо из шкатулки, и Ибрахим-бек в сильном волнении, раскрыв его, прочел вслух.
Вот содержание этого письма:
«Дорогой брат! Слава аллаху и его милостям, все ваши родственники и знакомые пребывают в благополучии и здравии. Надеюсь, что сейчас вы с помощью творца уже вернулись в Стамбул. Невозможно и описать, как все ваши друзья беспокоятся о вас и как опечалены длительностью вашего путешествия. Нам представляется, как вам, выросшему на воле в Египте, трудно приспособиться к жизни в Иране. И, конечно, с вашей привычкой говорить всегда и всюду правду, в Иране вам, надо думать, не поздоровится.
«Ваша старая матушка особенно тоскует и день и ночь пребывает в слезах и вздохах. О жестокий человек! Боюсь, что память о друзьях начисто ушла из вашей души. Но где ваша сыновняя любовь?! Ведь за весь этот долгий срок от вас не пришло ни одной телеграммы, которая успокоила бы ваших друзей и явилась бы целительным бальзамом для страдающего сердца вашей бедной, беспомощной матери.
«Я хорошо сознаю, что, увидев прелести своей возлюбленной “госпожи Персии”, вы забыли весь мир со всем сущим, не говоря уже о нас. Слава богу, несколько дней назад пришла, наконец, из Тебриза телеграфом весть о том, что вы прибыли туда. Узнав эту новость, все ваши друзья возликовали, а родительнице вашей она даровала новую жизнь. Два дня она не осушала радостных слез, без конца целовала телеграмму и прикладывала ее к глазам.