Дневник заштатной звезды
Шрифт:
– Забудь ты обо всех своих прежних «пилотах».
Как Макс догадался, о чем я думаю?
– Все они были для независимых телекомпаний. Этот же – для Би-би-си.
Чувство разочарования быстро улетучивалось. Макс был полон восторженного энтузиазма, а если Макс от чего-то полон восторженного энтузиазма, ты невольно заражаешься тем же.
– Кроме того, речь идет о прайм-тайме.
– Дневном прайм-тайме? – с сомнением переспросил я.
– Прайм-таймовом прайм-тайме, – ответил Макс, словно игрок в покер, открывающий козырную карту.
Этого звонка я
– Речь идет о телешоу «Вы – в пролете».
Макс явно сел на своего любимого конька: выдавал информацию мелкими порциями, с наслаждением смакуя каждую. У меня даже закружилась голова, так что пришлось сесть на стул.
– Продюсеры видели тебя в «Майке и Сью» и считают, что ты идеально им подходишь.
Сердце бешено колотилось, и я чувствовал, что мне не хватает воздуха.
– Если «пилот» утвердят, передача будет выходить каждую субботу, в семь вечера, на Би-би-си-1.
В этот момент я начал учащенно дышать.
– Возможно, это твой звездный час, сынок. Возможно, скоро ты станешь знаменитостью.
Внезапно я почувствовал, что улетаю. Макс говорил, словно в режиме замедленного воспроизведения. Его голос плыл в моем сознании, а я лавировал между словами, в точности понимая значение каждого из них: «ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС», «ЗНАМЕНИТОСТЬ» и, самое главное, «СЫНОК». Не думаю, чтобы Макс называл «сынком» кого бы то ни было. Даже Макговалла-землекопа.
– Эй, Саймон, ты куда пропал? Саймон?
Я моментально взял себя в руки. Где-то внутри мне вдруг страшно захотелось сохранить статус профессионала:
– А формат подходящий?
Вопрос прозвучал сухо и невозмутимо: так, будто подобные звонки для меня не в новинку.
– Это неважно. Понял, ты, алтер какер?
Я знаю: алтер какер означает «засранец». Куда подевался Саймон? Дружище? Сынок?
– Важно другое: если «пилот» утвердят, передача пойдет в вечернем эфире каждую субботу.
Иногда спорить с логикой Макса просто бессмысленно. Его философией всегда был девиз: «Неважно, что это дерьмо; главное, чтобы оно попало в прайм-тайм».
– Да, и вот еще что, Саймон…
– Слушаю тебя, Макс.
– Только попробуй облажаться. Я угробил месяцы на эти переговоры.
– Но мне показалось, ты сказал, что они увидели меня в «Утреннем кофе» и…
– Это не твоего ума дело, – отрезал Макс. – Запомни: съемки «пилота» двенадцатого июня.
И повесил трубку. Есть у Макса странная привычка: никогда не прощаться в конце разговора. Чтобы ты так и остался стоять с трубкой в руке, думая, что чем-то его обидел. Надеюсь, он поступает так не только со мной.
18 мая
Позвонил сегодня Чарли, рассказал ей, что буду вести шоу на Би-би-си-1, по субботам, в вечернем прайм-тайме. Она даже взвизгнула от восторга, но я тут же добавил, что речь пока всего лишь о «пилоте».
– Только не еще один «пилот», – простонала она и рассмеялась.
– Ну куда от них денешься? Это часть бизнеса.
– Да, но ты побывал уже на стольких «пилотах», на скольких не бывала
– Давай-давай. Очень смешно, Чарли.
– Ты сделал столько «пилотов», что тебя уже впору переименовывать в Понтия. – Чарли явно была в ударе. – И ни один из них так и не попал в эфир. Я уж не говорю о том, что ни один даже не утвердили. Этот-то хоть как называется?
– «Вы – в пролете».
– Зря. Надо было назвать его «Тупик».
– Это еще почему?
– Да потому, что он все равно – никогда не выйдет.
Ее одолел очередной приступ хохота. Больше никакого толку от Чарли все равно было не добиться, так что я попрощался, сказав, что увидимся завтра за «Утренним кофе». Кладя трубку, я успел услышать, как она заходится пронзительным смехом, отпуская какую-то бойкую ремарку насчет пилотов-любителей.
Порой Чарли может слегка поиздеваться, хотя я и знаю, что делает она это исключительно для того, чтобы я не слишком себя обнадеживал. Но «Вы – в пролете» не похоже на все остальные программы, я это чувствую. Где-то в глубине души я знаю: это – моешоу. То Самое. Единственное.
19 мая
Жизнь явно налаживается. Сегодня мне дважды предложили отличную работу… Ах да, и еще я спас человека.
Обычно в «Утреннем кофе» я работаю на натуре, но на этот раз пришлось остаться в студии: вести сюжет о всяких шизоидальных попытках побить мировой рекорд.
Я всегда обожал телевизионные студии. Даже сейчас, после пяти лет работы в телеиндустрии, я все еще получаю ни с чем не сравнимый кайф, попадая в одну из них. Я обожаю массивные двери с мигающим красным табло над ними: «МИКРОФОН ВКЛЮЧЕН». Обожаю огромные лампы, свисающие с потолка, и длинные шесты, которыми их регулируют студийные электрики. Обожаю камеры, кабели и кислотные цвета. Обожаю оптический обман, когда все представляется не таким, как на самом деле. Обожаю декорации, которые всегда кажутся намного больше, чем на экране. А звезды в реальной жизни всегда оказываются гораздо мельче, чем в телевизоре.
В телевизионной студии работает гораздо больше народу, чем можно себе представить, и я до сих пор не могу понять, чем занимается добрая половина из них. Зато я знаю, что в костюмерной вечная неразбериха, в гримерных – вечные сплетни, а в звукооператорской – вечное нытье.
Было очень приятно наконец-то познакомиться со всеми теми, кого я обычно слышу через наушник. Шоколадный Голос, к примеру, представлялся мне эдакой сексуальной дивой с Карибских островов: огромные карие глаза, длинные стройные ноги и нежная кожа с медовым отливом. На деле же она оказалась белой сорокапятилетней матерью троих детей из Бромли, графство Кент, однако при этом очень дружелюбной – похвалила меня за то, как здорово я работаю, – так что, разумеется, сразу же мне понравилась. А вот режиссера я представлял себе крайне нервозным, заядлым курильщиком, высоким, худым и жилистым, с лысеющей макушкой и полным отсутствием стиля в одежде. Именно таким он и оказался.