Дневник. 1918-1924

Бенуа Александр Николаевич

По залитой солнцем улице проходит отряд солдат и хором галдит нудную песенку, кончающуюся припевом: «За власть Советов!» А вот и другой, и поет частушки с присвистыванием. А перед этим несли красный гроб… оркестр разночинцев играл складно пошлый траурный марш.

Сидя за ужином рядом с Надеждой Петровной, слушал ее рассказы про мытарства: поскользнувшись, она сломала руку. Ни один прохожий не помог, не поднял ее…

Среда, 19 марта

Пишу декорации для «Веера» Гольдони. Хочется сделать нечто очень игрушечное, тщательное, но без нарочито бытового запаха, живое, но не слишком реальное. Труднее всего задача — поместить столько всяких «профи» на ограниченном пространстве сцены.

В 2 часа в Эрмитаж на галерейное совещание. Идет речь о разрешении г-же Конради (этому г. Эмиону экскурсии

музея) переснять фото с наших шедевров для ее путеводителя. Неожиданно высказывается против (во имя воздержания от слишком частых передвижений вещей) «демократичный элемент» нашей Коллегии И.И.Васильев, и его протест приводит к тому, что мы обставляем эту съемку большими предостережениями. Тот же И.И. сделал опыт нового скрепления надтреснутой доски «Комедии» Ватто посредством медной привинченной к ней рамочки (дабы не делать пакета и не закрывать обратной стороны картины, на которой имеются надпись и печати). Под ужасающим впечатлением свалки многих шедевров, поступивших к нам за последние годы, в третьем этаже Зимнего дворца я предлагаю лучшие перлы, неотделимо принадлежащие нам, повесить в галерее, не ожидая общей перевески. Все отнеслись к этому с энтузиазмом.

В 4,5 часов поехал в Акцентр и в первый раз после заграницы предстал перед очи его превосходительства Григория Степановича Ятманова, ставшего еще важнее (с оттенком благоволения) и поставившего и стол свой как-то по-генеральски (вероятно, по совету своего генерал-адъютанта Моласа). Вызван был я для совещания с Удаленковым и В.К.Макаровым относительно того, как прийти на помощь Петергофу (в связи с моим докладом на конференции, напечатанном среди прочих элукубраций этой научно-декоративной халтуры в томе, вышедшем (гм, и, вероятно, единственном номере органа Григория Семеновича) в музее), Петергофу, пришедшему в чудовищное запустение за время управления Бернштамовского (который, однако, сам всюду жалуется на несправедливость своей отставки). Но что сделать без средств? Решено 21-го совершить туда экскурсию. Макаров прочит туда бывшую сотрудницу Телепоровского — Степанову. Кажется, она очень деятельная и знающая. Мне Макаров жаловался на то, что Фармаковский забрал всю случайно еще не довезенную партию митрополичьих портретов (тогда как первый транспорт уже в Гатчине). Да и вообще у этого несносного и жуткого господина цель — забирать все, что только попадается ему под руку. Да, в сущности, где границы «бытового» материла?

В 5 часов — у Нотгафта, где собираются мирискусники. Я пришел ради Голлербаха, который напрасно приходил ко мне раза три в дом и раза четыре в Эрмитаж. Ему поручена книга о «Мире искусства», и он рассчитывает на меня, что я напишу вступительную статью. Придется, хотя у меня ничего не выйдет! От издания же своих «Путевых впечатлений» я решительно отказался. На пошлость в духе Эренбурга я не способен (как раз кусочек их напечатан в сегодняшних «Последних новостях»). А не пошлость, пожалуй, окажется предосудительной с цензурной точки зрения. Все это пришлось разжевать, но памятуя, что Голлербах «свой человек» в Госиздате. От предложенного Нотгафтом издания «Пушкинского спектакля» он уклонился. С удовольствием бы издал что-либо детское, но боится, что их гонорар недостаточен. Волынский провалился на выборах правления Союза литераторов. Но он вообще за последнее время отовсюду отставлен. Кроленко говорит, что весь балет протестовал, чтобы ему (Волынскому) поручить текст книги о балете — до таких глупостей и безвкусиц, грубо оскорбительных вещей он договорился.

Тащу Стипа к нам обедать (в трамвае вор лез в карман ко мне). Стип разразился: «Куда вы лезете!» По приезде к нам

Стип с торжеством рассказывал о своем спасении, считая, что он на сей раз обязан им тулупчику, который он носит под пальто. Но тут Атя указывает ему на прорез в его пиджаке. Вор все же успел это сделать, но до денег не добрался. Все наши были поражены, и больше всего сам Стип.

Окончательно выяснилось, что Лапицкого берут в Москву директором Большого театра, но он еще здесь поставит «Саломею». На его место едет сюда другой наглец — Лосский. Экскузович становится управляющим на оба города с резиденцией здесь…

Купер получил ангажирование в Аргентину…

Четверг, 20 марта

Письмо от Харсана [?] из Парижа любезное, хочет быть посредником между Идой и мной. Вообще он — несчастный,

мелкий артист. Сомневаюсь, что это послание было его самостоятельным. «Идиот» отложен на осень. Меня это несколько приободрило. Но надо будет очень остроумно отвечать.

Вечером на спектакле спросил Кесслера, не возьмется ли он доставить в Париж письмо, и он с радостью заявил о своей готовности мне служить. По его тону нельзя заключить, что он вернется.

С 12 до 4-х часов — на смотре Кокиных декораций к «Временам года». Хорошие в основе затеи, но исполнено очень безвкусно, вернее, слишком «ребяческой культурой» (без прелести подлинного ребячества, какое мы видим в детских рисунках, или гениального, сознательного и совершенно, как у Рунге, Крейдлера, Делава?). Слишком много деталей и нет живописного фокуса. Ох, как пора мальчику освежиться и поучиться у матушки-природы!

Перед началом спектакля посидел в режиссерской и в компании с Яниковским, Леонтьевым, Шведовым. Несмотря на портрет, окруженный красными и черными тряпками, Ильича в рост (в летнем костюме бездарно скопирован с фотографии), вся беседа была начинена презрением и иронией к властям. Это очень типично. Монтировочная часть хвалит Кокину работу. Монтировщиков больше всего беспокоит, чтобы получился эффект светящего в упор «солнца». Но никакой юпитер этого не может дать. Не вышел и транспарант в 1-й картине. Живопись мстит, когда ей изменяют.

Вечером на Моисси, которого никогда не видел в «Гамлете»! От первых двух действий, несмотря на местами немецкую певучесть и сходящие с высоких крикливых нот на скороговорку шепотом и на плюгавую (абсолютно подходящее выражение) внешность, я почти был в восторге, с большим интересом вникая во все нюансы, получившиеся от глубокого вживания в роль. Прекрасно пользуется он приемом (и это у него не носит характера приема) произносить наиболее значительные вещи как бы вскользь, вследствие чего она получает характер неосознанного вызревания. Таким образом говорит он знаменитый «быть или не быть». Превосходен и разговор с актером, издевательство над Полонием. Но зато совсем никчемна сцена на кладбище и финальный бой. Может быть, трудно стало бороться со своим недомоганием (у него был жар, и он сильно кашлял). Максимова очень нескладно планировала. Король и королева задом к публике сидят у самой рампы. Офелия спиной к помосту, где дается представление. Фигура Гамлета прячется то за фигурами отчима и матери, то просто теряется. Партнеры, поддерживая честь Большого драматического театра, отлично вызубрили роли, но все же было тяжело присутствовать при этой четырехчасовой «коллизии» двух культур, ибо тут только обнаруживалось все неустроенное, непобедимо грубое, то, что присуще нашему актеру. Особенно опереточным оказался сам Монахов — Полоний. Получилось впечатление, что Шейлок и жест Труффальдино им необходим. Сравнительно прилична была Ведринская — Офелия. В театре был съезд всяких знакомых и вообще можно было вспомнить время дореволюционное. Мы были с Черкесовыми.

Пятница, 21 марта

Холодно, но ясно. У сада новобранцы играют в горелки, и хочется в этом увидеть радостное ухарство молодежи, но, увы, ведь это из-под палки, ведь это тоже «гонки», какие из баб и мужиков устраивали помещики, это та же Аракчеевская эстетическая солдатчина.

Сделал тушью по старой эффектной зарисовке 1912 года «Замок в Ферраре» так просто, чтобы побаловаться, помечтать об Италии. Заходил Альбер. Был противный А.В.Оссовский, испросивший у меня вчера аудиенции — передать билет в консерваторию. Репетирует Мусина И.А.

В Эрмитаже меня ожидал неприятный сюрприз: вызов на завтра в качестве эксперта в уголовный отдел губернского суда по делу Потатуса. Попробовал было отказаться, но Тройницкий нашел, что это невозможно.

Днем явились в Эрмитаж Свердлов, Израилевич и Кремер — все трое по тому же вопросу. Судят приятеля Свердлова, который купил обстановку дома, среди вещей оказался портрет К.Маковского «Две дамы» 1862 года.

Приходили еще: юный сотрудник «Театра» Коварский, которому я начал излагать свои впечатления от заграницы, жуткий Коршун, который лез ко мне, вздумал что-либо приобрести (у него-де все художники «Мира искусства», кроме меня, представлены), и, наконец, Слонимский-Гржебинский — рекомендовать актрису в Большой драматический театр, ту самую, которая играла Анну Лей, но Пиотровский ее не одобрил.