Дневник. 1918-1924
Шрифт:
Вечером состоялось второе заседание (для меня первое) нового художественного Совета в Александринке. В него входят, кроме меня, и старые члены: Юрьев, Экскузович, Карпов, Смолич, Д.К.Петров, Соков, Кристи, Хейфец, вновь приглашенные — Хохлов, Лешков и Вивьен, выбранные от Рабиса, Сергей Радлов, «сам» Адриан Пиотровский, рожденный великой Пастуховой от великого Зелинского, действительно с виду «очень гениальный юноша» (ему на вид не более двадцати пяти), в бумазейной курточке, безбородый, со сверкающим взглядом мигающих и выкатившихся глаз, с речью хотя и тусклой по звуку, но весьма стройной и производящей ( желавший в этой компании производить) впечатление совершенной толковости. Спустя первые полчаса, как раз во время одной из бесчисленных инструкций, неумолимых своим разоблачением разобиженного Лопухова, что-то все настойчиво доказывавшего в «интересах актива», я обратился к соседу Экскузовичу с вопросом: а ведь, пожалуй («пожалуй» так, для формы, в глубине же просто убежден), этот состав
Впрочем, не успел я придти домой, как уже звонила Осокина с сообщением принятого решения: продолжить прения еще и завтра. В начале шло обсуждение намеченного репертуара, затем прения — на выяснение каких-то обид, затем на выяснение задач Александринской и Михайловской сцены; тут-то «юноша» и обнаружил стремление завладеть старой студией и сделать из нее опытную мастерскую новейших поисков, откуда она смогла бы обустраивать старый театр и где она на свой лад исковеркала бы всю молодежь труппы. Я молчал как рыба, но с менее тягостным чувством, ибо я как-никак и в этой среде показал, что я умею и на что-то годен. Дельно сказал Смолич о роли в успехе сезона удачных в распределении пьес по режиссерам, дабы каждому дана была возможность вскрыть существо пьесы.
В ответ на персональный очень глупый выпад Вивьена против Петрова за то, что лучшие свои силы отдает на сторону («балалаечки»), последний вывернулся остроумно, поставив вопрос ребром: или мы здесь должны обсуждать репертуар, или мы здесь будем критиковать Юрьева, а так-де выходит, что мы заняты «свержением власти». Он же служит как умеет, и иного отношения от него требовать нельзя.
Банальщину понес о классиках против Петрова, ему остроумно ответил Пиотровский, требуя поисков «новых канонов», задач через наследство прошлого и во имя «нового строительства сцены» и новой драматургической системы (в ожидании все еще не являющихся новых авторов), Леш-ков вдруг провозгласил преимущество над всеми «Плодов просвещения» и несколько раз возвращался к своему обращению играть Митрофанушек в «Недоросле», хотя о последнем вообще не было речи. По Радлову, «не все классическое — классика», что же касается «Сарданапала» Байрона, намеченного к постановке, «то его нельзя давать, ибо он — апофеоз монархического индивидуализма и никак в тон наших запросов не включается». Интереснее же та пьеса классического репертуара, к которой может быть найден современный ключ (это почти дословно, что и я всегда говорю). Немало трепали и Художественный театр. Кристи свалил беспринципность репертуара Михайловского театра на НЭП и тут же сообщил, что «ведь вот никто не сомневается, что тов. Ленин — гениальный (он произносил г по-хохлацки) человек, однако и ему не удалось провести коммунистическую программу». Я ушел на том, что Пиотровский намеревался прочесть целый исторический конспект истории театра, причем он все различал какие-то «гнезда»: гнезда классики, гнезда романтики…
Политическую ситуацию обсудили до прихода Кристи.
У всех очень пессимистический тон. У Экскузовича даже прямо контрреволюция в том, что у нас не проводится политбесед. В избрании Болдуина видят полное продолжение политики Керзона, приводили цитаты из консервативной прессы Англии, в которой прямо выражено желание поставить Россию на колени. Обсуждали возможности и характер войны. Англия будет воевать до последнего польского солдата, и все оказались уверены в ее поражении и при невозможности для нее вести войну. Цитировали мрачные слова самого Зиновьева. Лишь Соков в заключение встал и заявил: «Россия вам не Германия! Россию никто не победит!» Однако, если посмотреть на карту, то ситуация более сложная.
Экскузович всех тронул рассказом, какая у него во дворе собака, у которой вырезан язык. Сегодня (я сам не читал) сообщают о каких-то ужасных злодеяниях. Один извозчик вместе с женой убил для ограбления тридцать три человека. Другой в Москве отправил на тот свет более ста.
Солнце, холодно, деревья туго распускаются. Полдня я на положении совершенно хворого. Остальную часть выздоравливал. Проснувшись, я сразу налег на замысел и даже разочаровал Акицу про только что виденный нелепый сон. Но когда я попробовал поднять голову от подушки, то вся комната пошла ходуном, и в продолжении трех часов это омерзительное, возмутительное головокружение не прерывалось. Хотя мне и положила Акица компресс на голову и горячую бутылочку к животу, и хотя я проглотил свою обычно крошечную дозу алоэ, что причинило недомогания в животе (на который, впрочем, — я купил винные ягоды — не имел за последние недели поводов жаловаться).
К 10,5 часа мне, наконец, надоело лежать,
До 4-х часов, валяясь на диване (без дремы), я одно время беседовал с зашедшим А.Н.Морозовым. Он и вся его студия будут жить в Петергофе на двух дачах по 3 и 4 миллиарда и мечтают меня получить туда же, впрочем, если бы я желал вести работу (какую именно из пьесок Клары Газуль мы возьмем — еще не решили. В понедельник я приду знакомиться с труппой, и тогда решим, на чем остановиться, прикинув, какие пьесы «расходятся») в городе, то они могли бы присутствовать и здесь, они все равно играют в «домах отдыха», для чего им надо приезжать. За этот, в сущности, спектакль отколовшаяся часть студии получает свое главное обеспечение в виде 24-х пайков. Вообще же Пролеткульт и особенно сама товарищ Ядвига, поддерживаемая левыми, относится к такому перепеву Художественного театра крайне недоброжелательно и вовлекает Морозова только как квазикоммуниста, состоящего у них в труппе и умеющего ладить с олицетворением духа компромисса Кораблевым. Я постращал Морозова, как бы мое участие окончательно бы не скомпрометировало, но он идет на все и, видимо, по существу, а не по одной рекламе, страстно хочет меня получить. Вообще он мне чем-то нравится, и даже не столько тем, что я решаюсь согласиться на такое явно невыгодное дело, ибо времени потрачу массу, а творчество свое вынужден буду включать в очень тесные рамы, а в смысле гонорара получу едва ли больше 10 руб. золотом, если я их получу. Да еще клянчит мои эскизы для своего музейчика. Как-никак, а беседа с ним меня развлекла, и уже после него я встал, спустился вниз к Зине и даже полчаса посидел в саду с Татаном и Атей (ужасный холод).
Вечером всякие недомогания исчезли и остался лишь известный Дизель. Иногда причиной является, мы подозреваем, та очень вкусная смесь, которую мы пьем в виде кофе, американское сгущенное молоко, нелуженая кастрюля, в которой варится суп, съеденная мной вчера на ночь порядочная порция изюма, поднесенного В.В.Патриновой, отъезжающей в пятницу с дочерью к другой дочери на юг. Лишь бы только мои подозрения не были бы оправданы и не имели бы, что это идет из области почек, или, во всяком случае, от того, слегка, но непрестанно дающего о себе знать ушиба, полученного во время одной из репетиций Мариинки, когда я треснулся о брусок железного занавеса. О, зачем я тогда же не принял мер, не помазал йодом, не поставил компресс. Но Акица тогда отнеслась к этому в водевильных тонах, и мне было стыдно от нее отставать. Сама Акица тоже сейчас инвалид. Она стукнула о дверь внешнюю сторону левой кисти, и у нее она распухла: или порваны какие-то связки, или внутреннее кровоизлияние. Однако к доктору ни за что не желает обращаться и продолжает заниматься целыми днями рукоделием. Сшила себе, между прочим, прелестную блузу. Кроме того, она поступила в горничные и в кухарки к Коке, который поправляется от ангины, и весь день там возится. Это тем более необходимо, что их прислуга Ксюша тоже болеет ревматизмом (и собирается в субботу уходить), а Марочка как хозяйка никуда не годится и все живет только своими театральными дрязгами.
Тройницкий пришел в восторг от моего доклада. Мне же он кажется путанным и «слишком литературным». Его тезисы созрели, но, вероятно, вызовут большие споры особенно со стороны Сычева, не желающего под влиянием этнографов соединяться с Эрмитажем.
Сенсацию принес вчера Гаук: мать хорошенькой Марочки Комендантовой повесилась. В чем дело? Неизвестно? Может быть, просто ненормальная. Они как раз на днях собирались уезжать навсегда за границу, и у них все было готово.
Днем заходил к Зине, и она меня встретила известием, что ко мне опять собирается кюре, желающий, чтобы я поступил в члены какого-то церковного общества. Ох, это идет от глупенькой моей сестры Кати. Неловко и неприятно… А между тем мне предоставляются такие игры в общественность, да еще с церковной подкладкой, в наши дни прямо опасными (и нежелательными), расчеты были у них и на Добычину. Зина энергично протестует, чтобы я рисковал и подписывался.
Прочел сегодня историю о тридцати трех трупах. Замечательная тема для фильма. Всего более поражает метод слежки и полное отсутствие совести. Тридцать три раза повторить одно и то же злодеяние — для этого нужно иметь «мужественную душу». Но почему такой человек не поступит в Чеку. Это же призвание! А может быть и то, что если эти строки будут читать лет через пятьдесят — сто, то изумятся моей наивности. К тому времени подобные явления превратятся в нормальные и даже рекомендуемые. Из разбрызга того, что сейчас создают в искусстве, можно вычитать еще не такие мрачные для нас пророчества. А интересно знать, как повлияет на «образование» такого «великого» преступления война?
Татан удивительно за последнее время мужает. Он превратился из бесполого амурчика в мальчишку, и уже у него роман с Катей Серебряковой, которая тоже к нему неравнодушна. В ее присутствии все в нем преображается: голос делается звонче и приобретает особые известные интонации. Он ходит более бойкой походкой и получает особую склонность к запретным шалостям: влезает на стулья, плюется, показывает язык. Сейчас у него мания — запирать за уходящими кухонную дверь на крючок. Делает он это с видом Зигфрида, борющегося с драконом. А когда крючок уже вдет, он повисает на нем и качается. Потребовал сегодня, чтобы я ему нарисовал усы, но был очень недоволен, что я ему их сделал с ангиной — рыжими. «Хоцу цёррные уси».