Дневник. Том 1.
Шрифт:
составленные «по кусочкам» поверхностные, но живые портреты людей
XIX века.
На страницах «Дневника» с наибольшей яркостью выступает авто
портрет Гонкуров. Но братьям никогда не были свойственны погруже
ние в себя, увлеченный самоанализ, лирические излияния, столь харак
терные для авторов многих других известных дневников. Все внимание
Гонкуров устремлено вовне, интерес сосредоточен главным образом на
впечатлениях от окружающего
герой действует в соответствующей «среде», так и сами Гонкуры в каче
стве героев этого автобиографического повествования выступают в окру
жении своей среды, в данном случае — литературно-художественной.
Сами для себя Гонкуры были таким же объектом наблюдения и изуче
ния, как и весь окружающий их мир. Уделяя большое внимание своим
личным восприятиям и ощущениям (вплоть до образов, являющихся во
сне), они на своем примере изучали человека во всей сложности его
физической и душевной жизни.
В «Дневнике» практически не отражаются индивидуальные черты
каждого из Гонкуров. Слияние их личностей было настолько полным,
что они предстают читателю как один человеческий характер, один ум,
один писатель. Местоимения «мы» и «я» в томах «Дневника», написан
ных обоими братьями, взаимозаменяемы и встречаются одинаково часто.
Из множества отдельных записей складывается облик Гонкуров — с их
скепсисом, отвращением к буржуазной пошлости, самоотверженной пре
данностью литературному труду, обостренной наблюдательностью, общим
грустно-меланхолическим взглядом на мир. Гонкуры упорно создают
свой образ «писателей с нервами», изматываемых, опустошаемых не пре
кращающимся ни на мгновение творческим трудом, «распятых» им, но
не мыслящих себе существования без него. В предисловии к «Дневнику»
Эдмон писал: «Не скроем, мы были существа страстные, нервные, болез
ненно впечатлительные, а следовательно, порой и несправедливые».
В «Дневнике» действительно немало импульсивных, раздраженных, по
верхностных и подчас совсем необоснованных суждений о литературных
коллегах. Гонкуры говорят здесь прямо от своего имени, не пряча от
читателя своего авторского лица; их личное, пристрастное отношение
к людям и событиям проявляется куда определеннее, чем в романах,
и эта особенность «Дневника» придает ему характер действительно вол
нующего «человеческого документа».
В «Дневнике» проступают и такие, не красящие Гонкуров черты,
как чрезвычайное самомнение и тщеславие, которые вели к преувеличе
нию ими своей литературной
подозрительность, обидчивость и нетерпимость к критике. Видел ли Эд-
22
мон Гонкур, отдавая «Дневник» в печать, что на многих страницах
авторы показывают самих себя в не очень выгодном свете? Во всяком
случае, он не стал приукрашивать образ авторов, освобождать его от
заурядных человеческих слабостей и опубликовал свой и брата авто
портрет без всякой ретуши.
Но мы находим в «Дневнике» не только психологический автопорт
рет Гонкуров. Весь их духовный мир получил здесь свое выражение.
Гонкуры предстают на страницах «Дневника» как люди своего времени,
носители порожденных им идей, вкусов и предрассудков, которые отли
чали ту часть французской творческой интеллигенции, что находилась
в разладе с буржуазным обществом, но не способна была порвать с
ним. Тут и там на страницах «Дневника» раскиданы политические суж
дения Гонкуров — порой глубокие и проницательные, порой наивные
или вовсе ошибочные, свидетельствующие об их идейной беспомощности.
Вообще склад ума Гонкуров не предрасполагал их к философскому,
отвлеченному мышлению. И все же из «Дневника» достаточно отчетливо
вырисовывается общая картина отношения к миру, к человеку и обще
ству, характерного не для одних Гонкуров, но и для целого поколения
французских писателей. Мы ясно видим, что пессимистическая окраска
их мировоззрения — следствие глубоких разочарований во всякого рода
социально-политической и религиозной демагогии того времени, которой
это поколение ничего не могло противопоставить, кроме общегумани-
стической скорби, проповеди «научного» познания, толкуемого к тому же
ограниченно, и прославления искусства. Гонкуры выступают в «Днев
нике» как единомышленники ряда современных им выдающихся писа
телей — таких, как Флобер, Бодлер, Леконт де Лиль. Все они пережили
крушение надежд и иллюзий после бесславного конца буржуазной Вто
рой республики и утверждения грубой цезаристской диктатуры Луи Бо
напарта. Не найдя пути к прогрессивным силам общества, они утратили
веру в прогресс. О каком прогрессе может идти речь, если «рабочие
хлопчатобумажных фабрик Руана питаются сейчас листьями рапса,
матери вносят имена своих дочерей в списки проституток» («Дневник»,
запись 28 января 1863 года).
Отнюдь не будучи глубокими социальными мыслителями, Гонкуры