Дневник. Том 2
Шрифт:
играть на сцене». Затем он повернулся к группе актрис и сказал
им: «Сударыни, поберегите драгоценности и деньги, что у вас
в карманах! Здесь, видите ли, добрая сотня грабителей, а ваша
костюмерша, мне кажется, бывшая каторжница. Я ни за что
не отвечаю».
Воскресенье, 24 марта.
<...> В какой-то газете я прочитал, что жизнь моя проте
кает в кругу моих поклонников. Не широк этот круг, надо ска
зать, —
нападкам, несправедливостям и оскорблениям, как я, — а мои
поклонники очень мало меня поддерживали! Этих своих по
клонников я искал на премьере «Жермини Ласерте», когда зри
тели не позволяли назвать мое имя, на премьере «Отечества в
опасности», пьесы, которая воспроизводит целую историческую
эпоху, как ни одна другая пьеса французского автора, и кото
рую зрители совершенно уничтожили презрительными репли
ками, шуточками и подчеркнутым выражением скуки на лицах.
Размышляя, я сопоставил эти две премьеры, — по общему мне
нию, совершенно необычные, в высшей степени гонкуров
ские, — с премьерой «Анриетты Марешаль», когда нас, брата и
меня, готовы были просто растерзать. Ах, если и существует
преклонение перед нами, то, повторяю, оно дает себя знать лишь
в узком кругу, а не высказывается громогласно. <...>
464
Вторник, 26 марта.
< . . . > Сегодня вечером Доде сетовал, что статья Рони, в
«Ревю Эндепандант», заключила нас в тюрьму, и выразил на
дежду, что тот будет нас навещать и передавать что-нибудь
через решетку. И он стал высмеивать все эти формулы, заго
няющие вас в клетку с надписью, определяющей вашу породу,
как в зоологическом саду, ибо есть такие натуралисты, как
Флобер, создавший «Искушение святого Антония», и такие,
как Гонкуры, написавшие «Госпожу Жервезе», каковая, по мне
нию Доде, могла бы сойти за самый спиритуалистический из
современных романов, если б на обложке не стояло имя ее ав
торов.
И я сказал Доде: «Вот как бы я ответил Рони: «Очень может
быть, что литературное движение, нареченное натурализмом,
идет к своему концу. Оно существует уже почти пятьдесят лет,
а в наше время это — предельный срок, так что, несомненно,
оно уступит место движению более идеалистическому... Но
для этого нужны мыслящие люди, создатели новых систем в
искусстве; а ныне — заявляю это с уверенностью — существуют
искусные стилисты, отличные знатоки различных писатель
ских
начало грядущему движению».
Среда, 27 марта.
Вчера купил стенные часы с китайцем, держащим солнеч
ный зонтик, и горчичницу саксонского фарфора в оправе из
позолоченного серебра, глядя на которую я подумал — как
это у обедающих в «Английской кофейне» или в «Золотом
доме» не отбивают аппетит тамошние безобразные горчичницы.
Наконец моя таинственная незнакомка, многие месяцы
подписывавшая письма именем «Рене», проникла ко мне.
Это — бедная девушка с лошадиным лицом, с длинными зу
бами, в жалком старушечьем платье, — женщина с внешностью
работницы, страдающей от житейских невзгод. Она заговорила
со мной, вся дрожа и волнуясь... Перед этим мне показали неле
пое письмо Поплена по поводу моего визита к нему и к прин
цессе, и, под влиянием гнева и раздражения, я плохо принял
бедную девушку, которая с мольбой спросила меня под конец,
можно ли ей еще писать мне, и услыхала в ответ: «Как вам
угодно!»
Когда она ушла, меня замучили угрызения совести; ведь
если б она была хороша собой, благовоспитанна, изящно одета
и принадлежала к другому общественному слою, я принял бы
30
Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
465
ее не так равнодушно, высокомерно и сурово, — и я бранил себя,
думая о том, как трогательно это чуть ли не религиозное по
клонение моему литературному творчеству, без примеси какого-
либо земного чувства к самому литератору, это религиозное по
клонение женщины, вышедшей из народа, необразованной, но
влюбленной в литературу. <...>
Четверг, 28 марта.
<...> Доде признается нам, что в 1875 году, ввиду своих
ничтожных литературных заработков, он был близок к тому,
чтобы, при содействии брата, поступить на службу в контору
или библиотеку и променять на доход в три тысячи франков те
сто пятьдесят тысяч, которые он зарабатывает теперь!
Затем, кажется в связи с разговором о копировании Флобе
ром своих писем *, Доде рассказывает нам, что снимать копии
с коммерческой корреспонденции было любимой работой его
отца — страстного коммерсанта, чья судьба в коммерции сложи
лась крайне неудачно. Доде набрасывает забавный портрет
своего коммерсанта-отца, чья коммерческая деятельность со