Дневник. Том 2
Шрифт:
различно, ибо оно искренне, а это залог будущего: когда мы
станем взрослыми, мужчинами, мы поможем восторжествовать
тому, что мы любим.
Я студент Нормальной школы. Полагаю, что вы отнюдь не
ее поклонник. Поэтому нас меньше, чем кого бы то ни было,
1 Заклинания ( лат. ) .
454
можно
за вас вчера вечером. Я пишу только от своего имени, но нас
была целая толпа, когда мы вас вызывали в третьем акте «Жер-
мини». Мы пришли туда, чтобы выразить наше возмущение
презренной шайкой, все еще преследующей вас, и внушить ей
должное уважение к вашему таланту. Мы не пришли аплоди
ровать. Но ваша пьеса так захватила нас, так взволновала и
воодушевила, что юноши, вроде меня, которые три часа назад
совсем не знали вас, а только испытывали глубокое почтение
к вашему искусству, вышли из театра, горячо восхищаясь вами.
Да, мне нравится ваш ясный взгляд на жизнь, нравится ваша
сострадательная любовь к тем, кто любит и кто страдает, и осо
бенно мне нравится немногословность, сдержанность и правди
вость ваших чувств, ваших самых раздирающих картин. Спа
сибо вам за то, что вы нисколько не угождаете грубому
вкусу публики, не идете ни на какие уступки, даже на полу-
уступки.
Р...
Студент Нормальной школы*».
Простите, господин Сарсе, я не назову полностью имя ав
тора этого послания; боюсь, что вы постараетесь засадить его
в школьный ergastulum 1. < . . . >
Среда, 26 декабря.
В одной вечерней газете прочел о заседании сената, на ко
тором вся правая в полном составе потребовала запрещения
моей пьесы.
Четверг, 27 декабря.
За столом спор с Доде: я настаиваю на том, что человек,
которого бог обделил чувством колорита, может еще, благо
даря своему уму, ощутить некоторые простейшие и легко раз
личимые особенности картины, но он никогда не ощутит зата
енную ее красоту, — красоту, скрытую от публики, — никогда
не испытает радости от того или иного сочетания красок; и, в
связи с этим, я стал говорить об офорте, о черном рисунке, о
черном цвете некоторых эстампов Сеймура Хэйдена, опьяняю
щих глаза человека, одаренного чувством колорита. Еще я гово
рил о стремлении людей, лишенных этого божьего дара, отме
чать в живописи ее сентиментальные или драматические черты,
1 Дом, где содержались
455
остроумие, связь с литературой, — словом, все то, что не имеет
никакого отношения к живописи, ничего не говорит моим чув
ствам и заставляет меня предпочесть копченую селедку кисти
Рембрандта самой большой, но плохо написанной, историче
ской картине. А когда Доде ответил, что все же некоторые из
фламандцев захватили его реалистичностью своей живописи, я
не мог удержаться и сказал, что его точно так же захватили
бы современные им витражисты, очень плохо — зато фотогра
фически точно — изображавшие сцены своего времени. < . . . >
Пятница, 28 декабря.
Можно ли поверить, чтобы сенат был вправе поднять истош
ный вой против пьесы *, если ни один из нападающих не видел
и даже не читал ее? Да. Это подтверждено «Офисьель» и доб
лестным выступлением Локруа, министра народного образова
ния. И все — по доносу Сарсе, пожирателя священников *, кото
рый, год за годом, в «Дизневьем сиекль» губил каждое утро
какого-нибудь беднягу кюре, — по доносу на меня, автора «Фран
цузского общества в эпоху Революции», «Истории Марии-Ан-
туанетты» и даже, осмелюсь сказать, «Сестры Филомены».
Я сам понимаю, что не только язык Верзилы Адели шоки
рует мелкого буржуа: язык мадемуазель де Варандейль, быть
может, производит еще худшее впечатление на людей, не при¬
надлежащих к дворянским фамилиям, а потому и незнакомых
с языком родовитых старух былого времени, расцвеченным
площадными словечками. Любопытный симптом, отмеченный
мною у Пелажи: она отказалась от пьесы, — а ведь она просит
у меня все мои книги, не для того, чтобы их читать, а просто
чтобы иметь их у себя.
Долгая борьба, поединок со здравым смыслом старого чело
века, твердящим, что, если я не дам ответа критике, не выскажу
всего, что лежит у меня на сердце и чего ни один человек еще
не осмеливался ей сказать, — я буду самым настоящим трусом.
И весь вечер я в раздражении и гневе хожу из угла в угол по
комнате, остывая на мгновение, когда мой взгляд падает на
эмалевую чашку из зеленого сервиза или на литую посуду ста
рого Сето; потом я снова впадаю в бешенство при мысли об
одной несправедливой статье и тут же, на ходу, набрасываю на
уголке моего рабочего стола готовые фразы для либретто дуэли