Дневник. Том 2
Шрифт:
Сегодня она рассказала мне, что в тот самый вторник, когда я
вышел за мелиссовой водой, Жюль обратился к ней со словами:
«Мария, дорогая, не знаю, застанешь ли ты меня в живых в
следующий раз. Я тяжко болен, болен неизлечимо... Эти при
падки, понимаешь ли, сведут меня в могилу».
Принцесса была бесконечно добра, сердечна, плакала у меня
на плече.
В какие-то минуты мысль о его смерти улетучивается из
моего сознания. Сегодня вечером, читая в «Паризьен»
содержащую нападки на нас с точки зрения религии, я поймал
себя на том, что думаю: «Ага, надо рассказать об этом Жюлю».
Что за преданный человек этот Эдуард Беэн! Приехал, как
и Моряк *, в Париж повеселиться, а разделил со мной мою
скорбь и горе!
Воскресенье, 26 июня, Бар-на-Сене *.
Места, связанные с моим прошлым, не вызывают во мне
больше интереса, не говорят мне ничего нового. Они лишь рож
дают воспоминания.
Весь день усталость и какая-то странная сонливость.
И только поев за обедом, я к вечеру немного оживляюсь.
В этом доме, где мы всегда бывали вместе, я каждую минуту
ловлю себя на том, что думаю о Жюле как о живом или просто
забываю, что он умер; при звуке колокольчика я иной раз
вскакиваю со стула, словно колокольчик этот дернул Жюль,
словно он вот-вот войдет поспешным, как всегда, шагом и бро
сит на ходу служанке: «А где Эдмон?»
9
14 июля.
Я вывесил объявление о продаже дома, в котором он умер
и куда я не хочу больше возвращаться. Сегодня я получил
вполне приемлемые предложения о сдаче его внаем на шесть
лет. Так вот хотя это нелогично и безрассудно, но предложения
эти повергли меня в глубокую печаль. К этому дому, где мне
пришлось столько перестрадать, я привязан множеством нитей,
о которых и не подозревал.
18 июля.
Я не болен, но тело мое отказывается шевелиться и дейст
вовать; любое движение для него пытка, и высшим счастьем
была бы неподвижность факира. К тому же я постоянно испы
тываю какое-то нервное ощущение пустоты под ложечкой, как
бывает при сильных волнениях, и тревога перед надвигающейся
большой войной * делается от этого еще мучительней.
20 июля.
Каждый день становится для меня словно годовщиной и воз
рождает мои страдания и горе. В среду я вспоминаю о той среде,
когда с ним случился припадок. В пятницу — думаю о той, дру
гой пятнице, когда ему стало лучше и у меня вспыхнула было
надежда сохранить его. В субботу, воскресенье, понедельник я
вновь
три дня его жизни. А сегодня двадцатое число, и весь день,
каждую минуту я неотступно думаю о том, что вот уже месяц,
как я навеки разлучен с ним.
Я несчастен, разбит, подавлен горем; но я все-таки ем, но
все-таки из головы у меня не выходит война. И я спрашиваю
себя, не было ли бы материнское горе сильней моего, и стра
даю от этой мысли.
Суббота, 23 июля.
Я хотел бы увидеть его во сне; мысль моя занята им весь
день, а ночью я надеюсь, мечтаю, жду, что милый мой брат
воскреснет для меня в обманчивой реальности сна. Но тщетно
я зову его — мои ночи пусты, и нет в них ни воспоминания о
нем, ни его образа.
У меня нет ни на что ни мужества, ни решимости. Моряк
хотел увезти меня с собой на границу, но я все колебался. Я мог
бы сдать в аренду свой дом — но и этого не сделал. Я больше не
в силах принять какое бы то ни было решение.
10
30 июля.
Каждый шаг в этом городе, в этом доме, куда мы в течение
двадцати двух лет ежегодно приезжали вдвоем, ворошит про
шлое и пробуждает воспоминания. Здесь было наше приста
нище после смерти матери, после смерти старой Розы; здесь мы
отдыхали каждое лето, проработав всю зиму и весною выпустив
книгу в свет. На бегущих по берегу Сены тропинках, благо
ухающих лавандой, на стремнинах реки, через которые мы пе
ребирались с помощью длинных багров, мы вместе придумы
вали описания природы для «Шарля Демайи». В этой церкви
мы вместе копировали старинный витраж, изображающий
масленичное «Шествие с быком». Там, в винограднике, нам
сообщили о смерти нашего дорогого Гаварни. Вот на эту кро
вать — она осталась такою же, как была, когда Жюль спал на
ней рядом со мной, — было брошено письмо Тьерри, спешно вы
зывающее нас в Париж на репетиции «Анриетты Марешаль».
А когда я мысленно возвращаюсь к более далекому про
шлому, я вижу, как из этой двери выходим мы оба в белых ру
башках, с дорожными мешками за спиной и отправляемся —
в 1849 году — в путешествие по Франции; * он был тогда таким
юным, румяным, красивым, что в деревнях, по которым мы про
ходили, его принимали за похищенную мною девушку.
6 августа.
Из кабинета эстампов я вижу, как по улице Вивьен бегут
люди; устремляюсь следом за ними.