Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

долго, уснащая ее красочными подробностями той средневеко

вой старины, которые он так часто использует в своей прозе и

в стихах.

В эту минуту в гостиную врываются женщины — растре

панные, разгоряченные тем перигорским вином, которое окре

стили « Вином Виктора Гюго». Настоящее вторжение буржуаз

ных вакханок. Я спасаюсь бегством.

Гюго догоняет меня в передней и ласково читает мне не

большую лекцию по эстетике,

не смущаясь тем, что я ее един-

155

ственный слушатель, и хотя эта лекция посвящена мне, она

больше смахивает на историю его собственной эволюции. «Вы

историк, романист, — говорит он (я опускаю те лестные выра

жения, которых он меня удостоил), — вы художник. Вы знаете,

что я тоже таков: я способен простоять день перед каким-ни

будь барельефом! Но это бывает до определенного возраста...

Позднее становится необходимым философское познание ве

щей, это вторая фаза... Еще позднее, уже под конец, начинается

мистическое постижение вещей, то, что древние именовали

арканой — тайной будущего живых существ и индивидуумов...»

Он пожимает мне руку, говоря: «Поразмыслите о том, что

я вам сказал!»

Я спускаюсь по лестнице, еще во власти обаяния и учтиво

сти этого великого человека и все же несколько раздраженный

тем мистическим жаргоном, пустым и звонким, которым изъяс

няются такие люди, как Мишле и Гюго, старающиеся выгля

деть в глазах окружающих пророками, которые на короткой

ноге с богами.

Четверг, 11 апреля.

Сегодня я зашел к издателю Троссу и попросил его по-преж

нему посылать мне каталоги книг. «В самом деле, — ответил

он, — вам перестали их посылать, мне сказали, что один из вас

умер, и я совершенно забыл, что есть еще другой».

Понедельник, 15 апреля.

Меня не оставляет страх перед слепотой, страх оказаться

заживо погребенным во тьме.

Среда, 16 апреля.

Мне так необходима истинная привязанность, и мне посча

стливилось пользоваться ею столь долго, что теперь я никак не

могу довольствоваться прохладной дружбой одних и пошлым

приятельством других. А стоит мне провести вечер в обществе

Сен-Виктора, холодного, как мрамор, — и на обратном пути до

мой я готов заплакать. <...>

Четверг, 8 мая.

Тео пока еще не страдает скудоумием, но у него началось

какое-то сонное оцепенение мозга. Его язык все еще полон кра

сочных эпитетов, мысли по-прежнему оригинальны. Однако,

когда

он говорит, когда пытается сформулировать парадокс, в

156

его замедленной речи, в судорожном усилии сосредоточить вни

мание на логической нити мысли, чувствуешь старание, напря

жение, трату сил, — ничего этого не было прежде, когда речь

его била ключом, словно сама собой, без участия мысли и ра

зума. Вам приходилось встречать старцев с усталыми глазами;

когда они хотят взглянуть на что-нибудь, то с трудом подни

мают отяжелевшие веки. Чтобы говорить, Тео вынужден де

лать такое же физическое усилие — напрягать нижнюю часть

лица; и все, что он теперь исторгает из себя, — все это, по-види

мому, отвоевано у сонной одури мучительным усилием воли. На

него постепенно и почти незаметно находит та грустная по

корность, которая свойственна старикам, впавшим в детство;

она все больше завладевает им, столь неуловимо сказываясь

в его позах, жестах, разговоре, что этого не выразить словами.

В нескольких шагах от него вполголоса говорят о муже Эс-

теллы *, приглашенном сюда впервые. Выражают опасение за

тестя — как-то он, при мягком деспотизме своих убеждений,

примет у себя в доме зятя, который грубо ему перечит, выска

зывает свои взгляды коммунара, а свое хамократство уже про

демонстрировал, заявив, что не желает венчаться в церкви.

Гордясь, словно начинающий, Тео показывает новое, только

что отпечатанное издание «Эмалей и камей». Там помещен его

портрет, где Жакмар изобразил его в виде античного поэта.

А когда я заметил ему: «Однако, Тео, здесь вы похожи на

Гомера!», он сказал; «О нет, всего лишь на грустного Ана

креона...»

Понедельник, 20 мая.

Я уже не раз замечал, что тень, которую отбрасывают осве

щенные солнцем предметы, служит японцам моделью для их

рисунков. Вчера мое наблюдение поразительным образом под

твердилось. Луна осветила крыльцо, и на свежевыкрашенной

стене обрисовалась ветка лавра. Эту ветку можно узнать в лег

ких, чуть синеватых контурах, в расплывчатом рисунке, в неж

ной росписи японских ваз. <...>

Суббота, 25 мая.

Все виды аристократии обречены на гибель. Аристократия

таланта будет вскоре уничтожена мелкой газеткой, которая рас

поряжается славой, но наделяет ею лишь своих. Она органи

зует в литературной республике нечто вроде демократии, где

первые роли достанутся исключительно репортерам и поварам