Дневник. Том 2
Шрифт:
тазией в изображении льва, вылепленного по рисунку из ге
ральдической книги, — все это вместе являет один из самых ра
зительных, самых характерных, самых удачных образчиков
искусства, влюбленного в небытие и поклоняющегося смерти, —
искусства средних веков.
24 октября.
Вчера, когда я обедал, уткнувшись носом в газету, — только
так я еще могу есть, обедая в одиночестве, — я вдруг прочел
сообщение о смерти Тео,
Сегодня утром я поехал в Нейи, на улицу Лоншан. Бер-
жера провел меня к покойнику. Его изжелта-бледное лицо об
рамлено длинными черными волосами. На груди — четки, и их
белые зерна, окружающие розу, которая вот-вот увянет, напо
минают осыпавшуюся ветку окопника. В своей безмятежной
суровости поэт похож на варвара, погруженного в небытие. Ни
что вокруг не говорит о том, что умер наш современник. Не
знаю почему, мне вдруг вспомнились каменные изваяния Шар-
трского собора и предания времен Меровингов.
Самая комната, с дубовым изголовьем кровати, бархатным
требником, алеющим как кровавое пятно, веткой букса в про-
164
стой глиняной вазе — все это вдруг создало у меня ощущение,
что я попал в cubiculum 1 древней Галлии, в примитивный, гран
диозный, страшный и трагический романский интерьер. Эту
иллюзию еще усилила стыдливая скорбь сестры, растрепанной,
с пепельно-седыми волосами, — она стоит, обернувшись к стене,
охваченная неистовым и страстным отчаянием, являя собой не
кое подобие Гвангумары *.
25 октября.
В церкви Нейи — той самой, где всего несколько месяцев
назад я присутствовал на свадьбе дочери Тео, сегодня хоронят
отца.
Похороны пышные. Трубы военного оркестра воздают по
следние почести кавалеру ордена Почетного легиона. Самые
трогательные голоса Оперы поют «Реквием», написанный авто
ром «Жизели».
Процессия идет пешком за дрогами до кладбища Монмартр.
В одной из карет я замечаю Дюма: он читает угрожающее нам
надгробное слово толстяку Маршалю, который продавливает
откидное сиденье напротив своего знаменитого друга. Клад
бище кишмя кишит мелкими почитателями Готье, его безымян
ными собратьями, писаками из бульварных газет, провожаю
щими журналиста, но не поэта, не автора «Мадемуазель де
Мопен». Что до меня, то мне кажется, мой труп содрогнется
от ужаса, если за гробом последует весь этот литературный
сброд. Для себя я хочу только одного — чтобы меня провожали
талантливые
рые были на похоронах Генриха Гейне *.
29 декабря.
Только несколько дней назад я опять начал трудиться. Я ре
дактирую примечания ко второму изданию «Искусства XVIII
века». Надеюсь, что эта жалкая работа послужит толчком, кото
рый вновь заставит меня работать над стилем, подстегнет мое
воображение.
30 декабря.
По существу, если хорошо изучить Гюго, такого, каким его
теперь считают, то выяснится, что он старомоден и что его ро
мантизм — большей частью не что иное, как раскрашенный и
звонкий классицизм.
1 Спальня ( лат. ) .
ГОД 1 8 7 3
22 января.
На этой неделе Тьер пригласил Эдуарда к себе на обед, что
бы выслушать его впечатления о Германии. Однако Тьер не дал
Эдуарду и рта раскрыть: весь вечер сам президент рассказывал
о своих переговорах с Бисмарком.
По словам историка Революции *, хорошо изучившего Бис
марка, — это честолюбец, свободный, однако, от каких бы то ни
было дурных чувств в отношении Франции. Несмотря на все его
коварство, которого Тьер почти не отрицал, он все же отпустил
Бисмарку все грехи, по правде говоря, за то, что в дни пере
говоров в Бельфоре * прусский министр, зная о привычке Тьера
отдыхать среди дня, велел укутать ему ноги пледом — чтобы
тот не простудился. Можно только поздравить себя с тем,
что Франции за такое внимание не пришлось заплатить Бель-
фором. Эдуард ушел от Тьера ошеломленный пошлой стар
ческой болтовней нашего великого государственного деятеля.
26 февраля.
Сегодня Флобер очень красочно сказал.
«Нет, ей-богу, негодование — вот единственное, что меня
держит. Негодование для меня все равно что стержень в теле
куклы, который не позволяет ей упасть. Когда я перестану не
годовать, я свалюсь». И он набросал карандашом силуэт марио
нетки, растянувшейся на полу.
Куда бы вы ни пошли сегодня, непременно натолкнетесь на
какое-то дурацкое раболепие перед Литтре *. Благодаря рек
ламе и поклонению всего свободомыслящего стада этот верхов
ный Бешерель вот-вот станет чуть ли не господом богом.