Дневники потерянной души
Шрифт:
[15]Почтовая лодка.
Эпилог - Пыль, песок, прах
На следующий год природа все так же цвела и полыхала бурной жизнью, а Ками родила второго ребенка – на этот раз мальчика, темноглазого и темноволосого, при взгляде на которого можно было поверить, что он мой сын. Уже не было того, кто уполномочен был дать ему имя, и я сделал это сам. Мне очень хотелось назвать новорожденного в честь хозяина, но внешний контраст был слишком велик, и это казалось мне издевкой и непозволительной дерзостью; поэтому, найдя немного похожее имя, я
В середине осени один из подчиненных Эль-Ронта неожиданно доставил мне сверток из плотной ткани, перевязанный бечевкой. Там были детские игрушки, чрезвычайно искусно вырезанные из темного дерева, и изящное золотое украшение для моей жены в форме крупных изогнутых чешуек. У нас в деревне не смогли бы смастерить ничего подобного, и я не сразу решился отдать ей ее подарок, из страха, что за такое ожерелье ее прирежут где-нибудь под забором. В конце концов я строго-настрого приказал ей скрывать его под одеждой, либо носить только дома.
Для меня была прислана теплая накидка из тонкой шерсти, от которой исходил едва ощутимый аромат лаванды и мяты. Мне вспомнилось, как хозяин любил запах мяты, как аккуратно собирал листья и засушивал их на зиму, раскладывая по мешочкам.
Между складок накидки было еще что-то вложено. Не веря своим глазам, я вынул портрет, нарисованный не на коже, а на гладкой светлой деревянной пластинке какими-то неведомыми сероватыми чернилами, удерживающимися на такой поверхности.
Лицо моего хозяина на портрете было усталым и сильно осунувшимся, таким, каким я видел его в последние месяцы. И я вдруг понял, что рисовал его сам правитель – в тот день на палубе корабля, идущего на Сейю.
Машинально повертев пластинку в руках, я заметил выведенное на обратной стороне всего одно слово – но не тем сложным, схематическим шрифтом чужаков, а нашими простыми картинками-символами, принятыми у торговцев. С трудом вспомнив примитивный алфавит, которому когда-то пытался научить меня Маура, я прочитал начертанные знаки, напоминающие голову птицы с клювом и стебель с цветком:
«Жизнь».
С тех пор каждый год приходили посылки с гостинцами для всей моей семьи; и я внутренне каждый раз горячо благодарил правителя за память и за щедрость, хотя не рассчитывал, что он меня услышит, и сильно жалел о том, что так и не научился как следует читать и писать, чтобы ответить ему письменным посланием.
Передавать обратно какие-либо подарки было неловко и не по чину, но я все же со стыдом протягивал посыльному чужаку узелок с горшочком меда, лесными орехами и сушеными ягодами, зная, что остальное может испортиться в пути.
В одной из доставленных мне посылок я обнаружил предмет, отдельно завернутый в мягкую светлую ткань. Развернув ее, я вынул маленький серебристый цилиндр. Как только он очутился у меня в пальцах, я вдруг почувствовал знакомое тепло, будто исходящее откуда-то из недр прохладного металла. Вместе с окатившей меня теплой волной энергии перед внутренним взором ясно возник образ улыбающегося Аргона, его приветливое и родное серо-коричневатое лицо. Я молча плакал от переполняющих меня чувств, сжимая подарок в ладони.
Все годы, пока
У нас с Ками рождались еще дети, и со временем я перестал слушать соседские сплетни и беспокоиться о том, на кого они были похожи, и насколько те самые «лучи смерти», прервавшие жизнь моего хозяина, оставили отпечаток и на мне. В какой-то мере мне было все равно.
В доме уже никогда не бывало тишины. Крики малюток перекрывали пение птиц на заре; но это являлось облегчением, потому что они заглушали также и мои мысли.
Мы с женой делили кров и заботу о малышах, и я был благодарен этой простодушной женщине за ее терпение и покладистость – жизнь со мной, теперь замкнутым и угрюмым, не могла не тяготить ее. Все же она не жаловалась и не роптала на свою горькую долю. Беседовали мы с нею только о бытовых делах – о новом урожае, о приобретении теплых вещей на зиму, о том, что опять прохудилась крыша – и этого было достаточно.
Ведь я должен был молчать обо всем, что видел. Я должен был молчать. Сначала по приказу, потом по привычке; потом из-за того, что уже не мог найти в себе силы, чтобы заговорить об этом – да меня никто и не расспрашивал.
В моем сердце холодная жилка вины трепетала постоянно, и призраки пережитых кошмаров погружали меня в бездну тоски и одиночества. Как мог я быть так слеп, что вплоть до последнего не замечал признаков нездоровья хозяина? Как мог я, после всего пути, пройденного с ним, не заметить и его душевных страданий? Мог ли я в эти месяцы, пока он еще находился в Сузатт, хоть чем-то помочь, что-то изменить? Быть может, именно его одиночество, угнетенное состояние, его уверенность в собственной огромной вине, и в том, что он никому по-настоящему не нужен, что он не принадлежит ни к одному из миров, ни к нашему, ни к чужому... Быть может, все это, среди прочего, так быстро подстегнуло его болезнь.
Когда я время от времени виделся с Гатан и Сидой, навещая их на окраине маленькой деревеньки Лакат, где они жили, или принимая у себя в имении, я тщетно искал среди их многочисленных подросших детей хоть одного с волосами цвета темной меди, или с чертами лица, не слишком похожими на наши. Но ни один из кудрявых, толстощеких и темноглазых карапузов, как и ни одна из простолицых грузных девчонок не всколыхнули во мне надежды. Сами сестры горько плакали, когда узнали от меня о смерти нашего отца, и когда я сказал им, что хозяина тоже больше нет, объяснив только, что он погиб на чужбине от рук врагов, и что его нельзя было спасти.
Калимак наконец взял себе жену, очень красивую девушку по имени Рояна, с длинными волнистыми каштановыми волосами и светло-зелеными глазами. Он получил долгожданные владения и изредка приезжал повидаться – иногда с женой и новорожденным сыном, иногда в компании Разанула, из нескладного долговязого подростка превратившегося в статного широкоплечего парня, чьи густые золотисто-русые волосы, чувственные губы и румяные щеки заставляли биться сердца всех окрестных девок. Впоследствии и Разанул стал главой семейства, и его первенец тоже был мальчик.