Дневники потерянной души
Шрифт:
– В следующий раз мы сможем поговорить подольше, - с улыбкой обнадежил меня странник. – Я пошлю тебе весточку.
Он наклонился и обнял меня на прощание, дружески похлопав по спине.
– Отец! – вдруг послышался тревожный возглас со стороны тропинки.
Ко мне со всех ног неслись Шали и Мена с оголенными топорами наперевес.
Я не сразу понял, что происходит.
– Прочь от него, нечисть серая! – заорал Шали, с разбега замахиваясь топором на Аргона.
Реакции чужаков на атаку были мгновенны. До того, как
– Стой! – в ужасе закричал я сыну, обретя дар речи и пытаясь схватить его сзади за локоть. – Не трогай его! Он мой друг! Стой!!!
Я не заметил, что Шали за моей спиной уже снова поднялся на ноги, улучив момент, когда цель была прямо перед ним. Его тяжелый топор, метко брошенный им с короткого расстояния, со всей силы вонзился в грудь Аргона. На серую тонкую рубашку брызнули темно-вишневые струйки крови, и странник рухнул на землю.
У меня помутилось в глазах и к горлу резко подкатила тошнота. На коленях я подполз к упавшему, то хватая его за руки, то пытаясь прижать к его ране край своей туники. Выдернуть топор я не решался, боясь сделать еще хуже.
Лежащий захрипел, пытаясь что-то сказать, и кровь полилась из его рта, стекая на прибрежный песок.
Но тут в моей голове сами собой возникли слова.
«Не... твоя... вина».
Еще одно мгновение на меня пронзительно смотрели светло-серебристые глаза; затем взгляд их расфокусировался и искры резко потухли.
Оба моих сына силились оторвать меня от него и увести прочь, словно для них это был не умирающий на их глазах и от их же рук человек, а некая досадная помеха, которую они успешно устранили.
– Пошли отсюда, отец! Эти черти тебя в свои сети не заманят! Освободили мы тебя от них!
Не оборачиваясь, я завыл так дико, что они в испуге отпрянули.
Тут со стороны воды, словно в унисон с моим отчаянием, зазвучал тот самый боевой крик чужаков на невыносимой высочайшей ноте. Клич, которым они отпугивали дикарей. Клич, которым они отпугивали нас.
С уже причалившего корабля сошло пятеро мужчин, вооруженных блестящими стержневыми пистолетами. Но они не стреляли. Они лишь хором издавали звук.
На пике звуковой волны мои сыновья не выдержали и, зажав уши, побежали, спотыкаясь и чуть не падая, обратно к деревне; их лошади, обезумевшие от страха, ускакали еще раньше.
А я остался, упав возле Аргона и вцепившись в него, хотя, казалось, голову мою вот-вот разорвет на части.
Меня не сразу смогли оттащить и подбежавшие чужаки. А я не сразу осознал, что все еще вою, не переставая, и что из левого уха горячей струйкой течет
Я готов был к тому, что они схватят и убьют меня, приняв за одного из атакующих. Однако меня не тронули, а Аргона на носилках быстро унесли на корабль.
– Пожалуйста!
– выкрикнул я, с трудом поднимаясь на ноги и бросаясь вдогонку последнему чужаку, на миг задержавшемуся у сходен. – Возьмите меня с собой!
Он резко обернулся, прошив меня взглядом холодных глаз.
– Твои сородичи напали на одного из нас без причины. Это означает войну. Он успел попросить за тебя в последнюю минуту, иначе ты был бы уже мертв. Уходи.
– Я не такой, как они! – умоляюще прошептал я, хотя во мне горел стыд оттого, что я отрекаюсь от собственных детей. – Я его друг...
Только сказав это, я понял, как, должно быть, разгневал стоящего напротив.
– Уходи, - коротко повторил он, не меняя выражения лица. – И предупреди свое племя, чтобы держались от нас подальше. Нам не нужны еще смерти.
Развернувшись, он скрылся на корабле. Быстро поднятые сходни бесшумно задвинулись обратно в гладкий выгнутый корпус, и судно заскользило по волнам, отдаляясь от меня. Я обессиленно застыл у самой воды, пока корабль вновь не превратился на горизонте в маленькую темную точку.
* * *
Ками, должно быть, тайком от меня рассказывала детям и про раннюю смерть моего хозяина, и про мое плавание на остров, и про давний визит Эль-Ронта к нам в дом. Я знал, что сама она побаивалась Маура при его жизни, несмотря на его искренне доброе отношение к ней, и все мои последующие странности связывала с моей дружбой с «чужим народом». Они слышали это с детства. Они хотели вернуть меня к нормальной жизни в деревне, спасти мое доброе имя и их собственное.
Их попытка меня спасти окончательно убила мой рассудок.
Но я сам воспитал таких сыновей. Я сам ничего не сделал для того, чтобы научить их терпимости к неизведанному и непонятному; чтобы научить их миролюбию и уважению к любой форме жизни.
В гибели Аргона, поверженного моим сыном, виновен был только я. Как и в гибели Трагальда, даже возможности хороших намерений которого я не хотел допускать. Как и в гибели Маура, который оказался в огненной камере один, и совершил роковую ошибку из-за того, что Трагальд вовремя не успел его предостеречь.
В тот момент я чувствовал, что собственноручно разрушил до основания весь тот хрупкий мир, которого с таким трудом удалось добиться моему хозяину благодаря его посредническому дару. С новой силой на меня обрушилось всепоглощающее тяжелое горе, так давно упрятанное на самое дно души, изо всех сил забиваемое хламом повседневности.
Внезапно я понял, что не могу вернуться домой. Дома у меня больше не было. Мои родственники стали для меня более чужими, чем те чужаки, которых я раньше так боялся.