Дни мародёров

-Joy-

— Мы хотим танцевать, — выдохнула ему в ухо Элли.

— Втроем, — многозначительно добавила ее подружка. — Ты когда-нибудь танцевал втроем?

— Я вообще еще в жизни ни с кем не танцевал, — рассеяно отозвался Сириус, снова украдкой оглядывая зал. — Ты будешь у меня первая, Кэри, согласна?

— Я — Мэри.

— Да какая р... то есть, как скажешь, Мэри. И...

— Анна, — ее подружка жарко поцеловала его в щеку.

— Анна, — Сириус остановил на брюнетке внимательный взгляд, на секунду заинтересовавшись. — Почему я вас не

помню?

Девушки улыбнулись. Ни дать ни взять вейлы перед ужином.

— Ладно, идем танцевать, — он улыбнулся им. — Анна...

Шах и мат, Малфой. Где бы ты ни была.

Хотя, к чему тут это?

Они танцевали втроем, и было очень здорово, Сириус даже на время позабыл про красное платье и расслабился, как вдруг где-то в толпе раздались громкие крики и звон бьющейся посуды.

Почуяв неладное, Сириус оставил сирен соблазнять друг дружку и отправился на шум, а когда увидел, что происходит, перешел на бег.

Преподаватели уже бежали со всех концов зала с этими ужасными лицами «я знал(а)-что-так-будет», девчонки визжали, парни орали, пытаясь разнять дерущихся, что-то кричала Эванс.

Протолкавшись сквозь толпу вместе с невесть откуда взявшимся Фрэнком и Ремусом, Сириус бросился к Сохатому и стащил его с распростертого и окровавленного Эдгара Боунса, которого Сириус узнал разве что по идиотской платиновой шевелюре, изрядно сдобренной «Суперблеском».

— Пусти меня! — орал как не в себе Сохатый, извиваясь и вырываясь, так что они втроем с трудом его удерживали. — Пусти!

— Сохатый, не дури! — рявкнул Сириус, но Джеймс оттолкнул его и снова бросился на Боунса, тот толкнул его, Джеймс врезался в стол, раздался звон, крики, Сохатый снова бросился в бой, но тут вдруг Эванс, которую держала Алиса, выскочила вперед и влепила Сохатому знатную пощечину.

Все застыло.

Джеймс отшатнулся от нее, держась за лицо.

— Хватит, — яростно молвила Лили в воцарившейся тишине.

Она стояла между Боунсом и Джеймсом, упрямо и гневно сверкая зелеными глазищами, Эдгар, кряхтя, поднимался с пола, а Джеймс, не отрывая от Лили взгляда, осторожно потрогал щеку, словно не вполне верил в то, что сейчас произошло, а потом демонстративно вытер с лица кровь.

Видок у него был тот еще: очки он потерял в сражении (Ремус поднял их остатки с пола и попытался починить), рубашка была наполовину разорвана, волосы колтуном, под глазом ссадина, губы разбита, а руки словно черничным соком измазаны.

Наградив Джеймса последним настороженным взглядом, Лили отвернулась от него и помогла Эдгару встать.

— Пойдем, тебе надо в больничное крыло.

— Кажется, он выбил мне зуб...

— Вот как! — выдохнул Джеймс в наступившей тишине и нервно рассмеялся. — Ну что же, я все понял, Эванс. Теперь я точно все понял, — он раскинул руки, словно призывая всех посмотреть на эту сцену, хотя с нее и так никто не сводил глаз. — Ты выбираешь его, верно? И с самого начала так было, я прав?

Лили сердито обернулась, взметнув

волосами. Сириус заметил, что глаза у нее так и полнятся слезами, того и гляди из них выльется вся зелень. Губы были плотно сжаты, казалось, ее вот-вот порвет на части от желания высказать ему все.

— Всего хорошего, — под взглядами всех Джеймс шагнул к ней и крепко поцеловал ту руку, которой она его ударила. — Желаю счастья нахер.

С этими словами он развернулся и скрылся в толпе, которая тут же хлынула от него во все стороны, а Сириусу и Ремусу не осталось ничего, кроме как последовать за ним.

Преподаватели как раз прорвались на место схватки, и Сириус слышал возмущенное квохтанье профессора Стебль и высокий голос Джекилла. Можно было не сомневаться, что какая-нибудь добрая душа вроде Нюниуса обязательно на них настучит, но пока надо было дать Сохатому прийти в себя, иначе он и на преподавателей набросится.

— Садись, — они с Фрэнком силой усадили Джеймса за один из самых дальних и незаметных столов. — Какого хера, Сохатый, обязательно было делать это при всех?!

Не говоря ни слова и все еще кипя, словно котелок, Джеймс схватил кубок с медовухой и опрокинул в себя, но тут же мучительно застонал и схватился за разорванную губу.

Словно в насмешку над всем случившимся, играла веселая, заводная песня.

— Еблан, — бросил Сириус, отворачиваясь, чтобы Сохатый не понял, как жалко выглядит.

Ремус молча положил перед Джеймсом его очки.

— Хочешь свалить отсюда? — спросил Сириус после небольшой паузы.

Сохатый помотал головой и вцепился обеими руками в ножку кубка, нависая над ним с таким видом, будто больше всего на свете мечтал в нем утопиться. Точно так же он дулся на тыквенный сок после драки с Гансом-кондитером в двенадцать лет. Хоть что-то в этом мире не меняется.

Песня закончилась, и какое-то время в зале было слышно только смех и голоса.

А затем по залу вдруг туманом потекла совершенно другая музыка. Знакомая до дрожи музыка, которую в последнее время никто не решался играть на публике...

Люди стали оборачиваться.

Первым обернулся Слизнорт, лицо которого вытянулось, как у совы, обернулась Селестина Уорлок, обернулись все как один ученики и гости, потому что со сцены вслед за туманом донеслись раскатами грома ударные... а следом за ними — голос.

Человек, стоящий на сцене, казался совсем маленьким. И он не пел. Он как будто кричал, но голос его не был человеческим, ибо человеческие мышцы не способны издавать такие звуки...

Либо он подражал очень умело, либо... этого просто не могло быть.

В толпе поднялось волнение, все словно под гипнозом потянулись ближе к сцене, словно... мотыльки на огонь.

И Сириус тоже, хлопнув напоследок Джима по плечу, пошел вслед за толпой к сцене.

У микрофона стоял мужчина в длинном балахоне с капюшоном, из-под которого виднелась только нижняя часть лица и вьющиеся тонкие волосы.