Дни мародёров
Шрифт:
— Эванс, я тебе клянусь, что достану это хреново лекарство, — процедил он сквозь зубы, раздувая ноздри как рассерженный ребенок. — Ты слышишь?
Лили его слова не убедили, но она не хотела с ним спорить.
— Я пойду к Джекиллу, я найду старых знакомых моего отца, да я наизнанку вывернусь, но мы придумаем, как с этим...
— Поттер.
— Чего? — Джеймс выпрямил спину. Она очень редко называла его по-фамилии.
Лили перевела на него уставший взгляд.
— Обними меня, пожалуйста.
Повисла небольшая пауза, а затем Джеймс поднялся с пола,
— Вот так, — Лили вздохнула и потерлась об него носом, с удовольствием гладя ладонями его спину и плечи, путая пальцы в волосах. — Вот так мне хорошо.
Они посмотрели друг на друга. Джеймс потянулся к ней, но Лили тут же отстранилась.
— Не надо, — попросила она, поводя плечами.
Джеймс только крепче её обнял, обхватил ладонью за шею и поцеловал. Да как следует. Вкус крови действительно почувствовал, но ему не было до него дела. Больше того. Он всем своим существом хотел показать проклятию, что клал он на него большой и толстый, и что Лили все равно принадлежит только ему, и что не отдаст он её ни черта никаким проклятиям. Хотя, как бы проклятие его услышало?
— Вот сейчас мадам Помфри точно должна была заглянуть, — пролепетала Лили, когда они оторвались друг от друга. — И где же она?
— Она ничего не слышит, я заколдовал дверь, — прошептал Джеймс. —Тебе лучше поспать, Эванс. Тебе силы нужны, я тебе завтра принесу домашнее эссе по зельеварению.
Лили улыбнулась.
— Я теперь не хочу спать.
— Я могу тебе спеть.
Лили скорчила рожицу.
— Тебе никто не говорил, что некрасиво угрожать больной девушке?
Они засмеялись.
— Ты мог бы рассказать мне, чем закончилась та история, — предложила она, устраиваясь на подушке.
— Какую? — Джеймс накрыл её одеялом.
— Про ту шалость с дюжиной писки, которых вы напоили огневиски. Ты начал рассказывать её в спальне, а потом мы... прервались. Помнишь?
— А, да, могу, — Джеймс примостил вторую подушку Лили чуть повыше первой и пристроился рядом, но чуть повыше, так что голова Лили оказалась у него на уровне груди. Он скрестил на груди руки, а Лили заворочалась под одеялом, приготовившись слушать.
— Значит, на чем я остановился? Ах, да, — он хлопнул себя по коленку. — Пит понес клетку наверх. Мерлин, это была самая тупая идея из всех, какие могли быть! Короче, он заходит в холл, а ему навстречу — Макгонагалл!..
Одна история закончилась, Джеймс тут же вспомнил другую — еще смешнее. Потом еще одну — пришлось вскочить, чтобы показать в лицах.
Лили смеялась, наблюдая за ним с подушки, часы на стене тикали, изредка раздавался чей-то кашель и возня. Джеймс и Лили ни на кого не обращали внимание — даже на слабый свет утра, уже заглядывающий в окно. Джеймс сыпал и сыпал новыми историями, и хотя у него на душе скребли кошки, голова раскалывалась, а глаза слипались, он из кожи вон лез, чтобы Лили не думала о своем проклятии. Так-то она держалась здорово, но можно было только представить, насколько ей на самом деле страшно. Именно этот страх Джеймс и пытался вытеснить
— Джеймс? — позвала она вдруг слабым голосом, и Джеймс прервался на середине очень смешной и абсолютно ненастоящей истории про то, как выменял сварливого лепрекона у одного старого колдуна на мешок поющих жаб.
— Что? — Джеймс приподнялся со своей подушки и увидел, что Лили уже почти спит, уткнувшись носом в расслабленную ладонь.
— Не говори ничего моим родителям, —пробормотала она сквозь сон. — Пусть они узнают потом...
Джеймсу опять показалось, что ему в глотку кто-то засовывает ежа.
Потом?
Что значит Потом?!
Огромным усилием воли Джеймс обуздал вскипевшее негодование.
— Хорошо, Эванс, — хрипло сказал он. — Не скажу.
— Останься со мной, ладно? — она уже держалась за ручку той двери, которую Джеймс видеть не мог. Но, видимо, одной ей идти было страшно, поэтому другой она держалась за свитер Джеймса. А Джеймс вдруг вспомнил, как Лили радовалась, когда он показывал ей тайную дверь в Ипсвич и еж выпустил все иглы сразу.
Он хотел сказать ей, что будет тут и сегодня, и каждую ночь, до того самого «потом», которое, он надеялся, никогда не наступит, но Лили уже спала.
День мадам Помфри всегда начинался очень рано. Ведь школьная медсестра — тот человек, который просыпается раньше всех в замке, потому что от детей можно ожидать сюрпризов в любое время. В семь часов утра мадам Помфри уже была на ногах и готовила план на день. В половину восьмого завтракала овсянкой с черничным джемом и рассуждала о том, что неплохо бы начать вышивать по вечерам, а в восемь часов утра дверь её кабинета распахивалась и в крыло выкатывалась, тележка, груженая завтраком и медикаментами, а следом за ней твердой походкой выходила и сама медсестра в свежем накрахмаленном переднике и с бутылкой Бодроперцового зелья в кармане.
Так же было и сегодня. Тележка выехала, деловито позвякивая колокольчиком, а мадам Помфри, вышла за ней и взмахнула палочкой, раздвигая шторы на всех окнах сразу.
Солнечный свет тут же залил Крыло до краев и на всех больничных койках послышалась возня.
Постукивая каблуками, медсестра шла вдоль постелей и отодвигала ширмы, пропуская к тумбочкам нетерпеливую очередь из тарелок с овсяной кашей, тостами и чашек с горячим чаем. Теперь тележка следовала за ней, как послушный и верный пес.
Пациенты просыпались неохотно, некоторые, уже почти здоровые просили «еще пять минуточек», некоторые нагло продолжали спать, а некоторые жаловались на недомогание. И к каждому мадам Помфри подходила — к простуженному и ленивому студенту-пуффендуйцу, чтобы оживить его подушку и заставить его сесть, к слизеринцу со сломанной рукой, чтобы проверить, выпил ли он за ночь нужную порцию Костероста, к проклятому гриффиндорцу и к Спящей Красавице в отдаленном уголке...
Мадам Помфри была главной пружиной в механизме больничного Крыла, а также его большой и малой стрелкой. Всё здесь подчинялось её правилам и никогда не выходило из—под контроля.