Дни мародёров
Шрифт:
Джеймс дернул бровями, глубоко затягиваясь.
— Моему повезло больше. Уцелела большая часть гостиной и… кажется даже немного от лестницы.
— Я говорил все это к тому, что… когда это приключилось со мной, я был младше тебя и совершенно одинок, — сказал мистер Эванс, наливая им новую порцию. — У меня не было никого, к кому я мог бы обратиться за помощью. У тебя же есть друзья, — тут его тяжелая рука вдруг хлопнула Джеймса по плечу. — И дом. После того, что произошло, после того, что ты сделал для нас — это твой дом. И ты можешь прийти сюда, когда захочешь. Тебе здесь всегда будут рады, — тут он колко усмехнулся. — Даже если моя вертихвостка тебя бросит.
Джеймс бросил на отца Лили несколько пьяный, но
— Но я надеюсь, этого никогда не случится. Ты славный парень, Джеймс. И не торгуешь чертовыми граблями в строительном магазине, — ни к селу, ни к городу ввернул он, стукнул своим стаканом по его стакану, и они снова выпили.
Снова повисла тишина. Джеймс, погруженный в уютное облако крепкого имбирного брэнди, миролюбиво курил, мистер Эванс пьяновато смотрел перед собой и едва— едва заметно покачивался.
— В десять лет Лили заболела ветрянкой, — вдруг сказал он, и Джеймс повернулся к нему.
– заканчивался июнь, стояла прекрасная погода. Солнце, река, все такое. Все местные дети бегали купаться чуть ли не каждый день. А Лили лежала дома, вся… — он кашлянул. Джеймс представил себе мелкую Эванс, всю в прыщах. Хотя, в его представлении прыщи почему-то выглядели, как конопушки. — Ей так хотелось гулять, что она часами стояла на кровати на коленках и смотрела в окно. Мне было так ужасно жалко её, так хотелось её хоть чем-то порадовать, что я стал каждый день приносить ей разные растения. Каждый раз, когда ехал с работы, заглядывал в цветочный магазин. За две недели у неё в комнате образовался еще один сад. А потом я насобирал травы и цветов в большую банку, поставил её у кровати Лили, и каждый вечер мы с ней придумывали какую-нибудь новую историю о живущих в этой банке эльфах.
— Эльфах? — Джеймс поднял брови.
— Эльфах, — серьезно подтвердил мистер Эванс и слегка икнул. — Лили тогда еще не умела… в общем, тогда это были просто сказки. Но она их очень любила. До сих пор помню, как звали её любимых эльфов… — он нахмурился. — Одного звали Корица… другого — Шалфей. Мы придумали про них столько историй, что в какой-то момент я уже и сам чуть было не поверил, что в этой банке живут какие-то эльфы! — он с усмешкой покачал головой, наливая им еще брэнди. — Можешь себе представить, как в них верила Лили. Господи, да, о чем я, трава в этой банке не вяла несколько месяцев, вот как она в них верила! Наверное, в ней уже тогда начала просыпаться… волшебница. В общем, они были для неё как рыбки, которые вечно прячутся в игрушечном замке на дне аквариума. Лили очень их любила. Пока однажды Петунья не решила разбить банку, чтобы убедиться, что там в действительности никого нет.
Джеймс удивленно икнул и сдвинул брови.
— Лили плакала целый день. Обвиняла Петунью, хотя ей и самой было стыдно. Сказала: «Вот ты разбила банку, и узнала правду, но разве это сделало тебя счастливее? Почему ты не можешь просто верить во что-то и быть счастливой?». Я надолго запомнил эти слова, потому что всего через месяц после этого Лили совершила свое первое… волшебство. Мы были в парке, и она каталась на качелях. В какой-то момент она раскачалась и взлетела так высоко, что сорвалась с сидения. Я испугался до черта, побежал к ней, хотя и понимал, что не успею, а она… она описала в воздухе дугу и приземлилась на ноги, как ни в чем ни бывало. Перепугалась жутко. А потом знаешь, что? Сказала: «Хочу еще!».
Джеймс, который в этот момент поднес ко рту стаканчик, чуть не облился. Мерлин всемогущий, ну какое счастье, что мистер Эванс не владеет легилименцией! Ему бы не понравилось, если бы он узнал, в каком контексте и как часто Джеймс слышал от его дочки эти же слова.
— Лили просто загорелась идеей поехать учиться в волшебную школу, о которой ей постоянно твердил этот соседский заморыш. Просто бредила этим замком. Говорила о нем, не умолкая, о замке, о волшебных
У Джеймса внутри что-то нехорошо заворочалось. Он с трудом мог вспомнить, что происходило на первых курсах, а сейчас, после этих слов, в его памяти вдруг отчетливо раздалось эхо слизеринских голосов, издевательских хохочущих и кричащих «Грязнокровки, смотри, грязнокровки! У-у-у!».
У него в ушах застучала кровь. Он на секунду зажмурился и сглотнул, а потом попытался объяснить:
— Мистер Эванс, не все волшебники такие, как…
Мистер Эванс поднял ладонь и Джеймс осекся.
— Я знаю, что «не все волшебники такие», — сказал он. — В таких случаях всегда есть такие и не такие, верно? Важно другое. Я видел, как моя одиннадцатилетняя дочь плачет чуть ли не каждый день, хотя — с чего бы ей плакать? Ведь сбылась её мечта! И когда я не выдержал и спросил, что случилось, она сказала: «Я заглянула в банку!».
Джеймс почувствовал, как у него защипало в горле и сделал пару глубоких затяжек, пообещав себе мимоходом, что как только вернется в замок, в качестве профилактики нашлет побольше прыщей на яйца слизеринцев. Он и не знал, что Эванс на первом курсе было так хреново. Она никогда не ходила зареванная, и вообще всегда задирала нос. Хотя, он тогда не особо обращал на неё внимание, как и на остальных девчонок. Ему был интересен только Хогвартс.
— В то лето Лили почти ни с кем не общалась, кроме этого странного мальчишки, Снейпа. Петунья обижалась на неё, уж не знаю, завидовала, или нет, Лили обижалась на Петунью, они ссорились, а все местные ребята так или иначе больше сдружились с Петуньей, ведь Лили не было целый год. Дети почти всегда дружат против кого-то. Когда ей становилось совсем грустно, она приходила ко мне, и мы снова сочиняли истории. Я ужасно не хотел, чтобы Лили снова ехала в школу. Сказка, о которой она так мечтала, стала для неё настоящим испытанием, и я не хотел, чтобы она снова себя ему подвергала. Дома я мог защитить её от городских мальчишек, соседских собак, и даже чудовищ под кроватью. Но как бы я помог ей там?
Я предложил ей оставить Хогвартс. Найти более подходящую школу. Она сказала нет. Тогда я сказал, что просто не пущу её в место, где над ней издеваются. А она сказала, что убежит из дома. Впервые в жизни она сказала мне такое — и совершенно серьезно. Она действительно убежала бы, если бы я запретил. И тогда я её отпустил. Ужасно переживал, но отпустил. И, как ни странно, на следующих летних каникулах она уже не так часто пряталась в саду, и не так часто убегала к реке, — он вдруг прерывисто, терпеливо вздохнул. — А в тринадцать лет превратила соседского мальчишку Робби Файнмена в поросенка за то, что он назвал её «уродкой».
— Что? — Джеймс заржал. — Лили?!
— Да, можешь себе представить? — подтвердил мистер Эванс. Джеймс опустил голову и сжал пальцами переносицу, сотрясаясь в беззвучном смехе. — Прибежала домой, перепуганная, сказала, что сама не понимает, как это вышло. К нам заявилась целая делегация из этого вашего Министерства, искали этого поганца по всему Коукворту. Файнмена превратили обратно, сделали так, что он и родители все забыли, а Лили чуть не исключили из школы. За неё вступился один из ваших профессоров, не помню, как его зовут, — мистер Эванс нахмурился. — Толстый такой, на моржа похож.