Дни Стужи
Шрифт:
Едва заметно колышется трава, и Стас замечает, как поблескивает вода меж стеблями травы.
Не поляна — затянутый травой провал в черную бездну.
Тень в глубине.
Ближе.
Ближе.
Всплывает на поверхность покойник, открывает глаза и смотрит в высокое небо с терпеливым вниманием.
Играет музыка.
Простенькая мелодия. Еле слышная.
Стас задерживает дыхание и понимает, его сердце не успело ударить даже один раз.
Или оно остановилось?
Неважно.
Там — Марк, там его полусотня.
Там оживший кошмар, который
____***____
Лоб все же снова покрылся испариной, и Стас утер его ладонью. Он дома, в безопасности. Вокруг тихая ночь. Он просто захотел попить.
Отдышавшись, ведун приложил ко лбу холодную кружку. Вроде бы отпустило.
В тот раз он выжил.
Марк тоже, хотя это и стало его последним делом, — как только опамятовался, ушел сразу, полгода пьянствовал и сгинул в дальних отшельничьих скитах, где любое упоминание о тонких мирах считалось ересью.
И еще пятнадцать человек остались на ногах — по колено в черно-красной жиже, измотанные, полубезумные, дрожащие от свинцовой усталости. Неверящими глазами смотрели они, как истаивает, отступает видение растрескавшейся равнины. Тело, бывшее вместилищем твари, валялось в грязи лицом вниз, и Стас все боялся, что оно встанет, поднимет шишкастую голову и снова, улыбаясь, глянет на него.
Медленно, следя за каждым движением, он допил морс и поставил кружку на стол. «Вымою завтра», — подумал Стас, почувствовав, как внезапно навалилась усталость.
Спать хочу… утро вечера мудренее, — бормотал он, возвращаясь в комнату и, уже проваливаясь в сон, пробурчал, — а про бабу правильно, бабу надо, старый ты дурак.
Уже совсем на грани сна что-то заворочалось в голове. Не просто так он вспомнил о том старом деле, Стас попытался сосредоточиться, но образ ускользнул, осталась лишь лёгкая досада.
Завтра, завтра я обязательно вспомню, что же мне померещилось, что вспомнилось, пообещал он сам себе.
И заснул.
На этот раз, без сновидений.
Проснулся на удивление легко, и сразу вспомнил ночной кошмар. Иван сидел, попивал чай, присматривался к другу. А Стас всё морщился, никак не мог сосредоточиться. Эта рассеянность раздражала. Пришлось отложить нож, которым он пытался нарезать буженину. И несколько раз глубоко вздохнуть. Медленно, наполняя легкие воздухом, длинно выдыхая, так, что живот к позвоночнику прилипал.
Помогло.
— Давай, рассказывай, — убедившись, что друг полностью пришел в себя, потребовал Иван.
— Такое дело, Вань, сам не могу понять, что мне покоя не дает. Старое дело в голову лезет, — Стас соорудил, наконец, огромный бутерброд, осмотрел его со всех сторон, остался доволен. — Что-то в голове стучит, образы какие-то, а зачем и почему, никак не пойму. Что-то во всем этом было такое….
Он покрутил пальцами в воздухе,
— А пробовал там поспрашивать, — Иван поднял глаза к потолку.
— Да, с самого утра. Как проснулся, — пожал плечами Стас, — сам знаешь, я так, как ты не умею. Чувствую, а понять-рассказать, нет, не всегда.
Стас договорил и остановился. Иван смотрел на него с настороженным вниманием
— Меня. Приложило. Приложило так, что я валялся без памяти, а вязальщик и вовсе чуть не помер, — Стас наставил на друга палец, — Ваня, ты понимаешь?
— Хочешь сказать, в этот раз мы должны были…?
— Конечно, непременно! Не только нас, а всех знающих должно было зацепить, — Стас перебил сам себя, — ну хорошо, пусть и не всех, пускай только самых чутких. Но полицейских слухачей и слушающих у порубежников точно. Эти должны были на ушах стоять. Тишина. Почему?
— Это ты хороший вопрос задал, друг мой, — почесал подбородок Иван.
Судили, да рядили долго, но так ни до чего толкового не договорились. В конце концов, решили, что сидеть без толку, и надо продолжать расспросы и розыски. Время шло, о купце и Акимыче вестей не было. Иван ходил в Нижний мир, но духи-союзники ничего не сказали. Но казались какими-то встрепанными. Лис всё скакал вокруг, призрачная шерсть стреляла серо-стальными искрами, но толком он ничего не говорил. Так что, выход был один — топать ногами и говорить, как говорят друг с другом обычные люди.
Начать решили с городской полиции. Причем, идти не к майору, который у обоих вызвал мрачное недоверие, а к старым знакомым из «мошенников» — так издавна называли следователей из отдела по борьбе с мошенничеством. А на Москве частенько появлялись любители выманить у доверчивых вдовиц деньги за общение с покойным мужем, который (ясно! Ясно вижу!) оставил деньги на черный день, да сказать забыл, или поведать добру молодцу, что сохнет по нему красивая, да богатая. Следователи не раз к ним обращались и за помощью в куда более серьезных делах, где было замешано самое настоящее черное колдовство. Тут уже дело касалось больших денег — например, убрать конкурента, или отправить на тот свет зажившегося богатого родственника тоже пробовали с помощью темных сил.
Иногда получалось.
Так что, узнать у «мошенников», что говорят столичные стражи порядка об убийстве сослуживца, стоило из первых рук.
Где искать средь бела дня следователя-«мошенника»?
Разумеется, в «Старом доме» на Ордынке. Пока добрались, пока рассчитались с извозчиком, успели изрядно промерзнуть, так что, в гостеприимное, пахнущее свежей выпечкой, нутро трактира ввалились, потирая руки и мечтая о горячем чае.
Необъятный Сёма сидел за своим обычным угловым столиком и был непривычно мрачен. Обычно улыбчивый и радушный, он лишь тяжело вздохнул, когда друзья подсели к нему, и Иван даже спросил:
— Сёма, мы некстати, так мы уйдём.
Следователь только махнул огромной пухлой рукой,
— Да что ты, Иван Николаич, присаживайся, только, побегу я скоро.
— Что невесел, Семён Ильич? — решил взять быка за рога Стас. Одновременно, высмотрел официанта, показал ему, мол, чайничек сюда и к чаю что положено. Ничего горячительного не хотелось совершенно, а, вот, чаёк тут был чудесный, грех не отведать.
— Что невесел, то дела служебные, — мрачно ответил следователь, — Ты говори, зачем пожаловали.