Дни Стужи

Макаренков Максим

Сергий командовал коротко, ясно и жестко.

Дружинникам велел сосредоточиться на охране городских границ. Полицейским приказал взять под охрану Думу и мэрию. Правда, при этом хмыкнул, что пользы от этого немного, но приличия соблюдать надо. Услышав о запечатанном Кремле нахмурился, но ничего не сказал.

Иван смотрел на происходящее, и видел, как буквально на глазах неразбериха превращается в порядок, как проясняются линии движения, вырисовываются пути, которые можно использовать для победы и, понимая это, чувствуя свою нужность, приходят

в себя, оживают еще недавно растерянные, потерявшие опору люди.

Но что-то все равно не давало Ивану покоя.

Улучив момент, он взял Шамана за локоть и отвел его к окну.

— Дочь Столярова — то самое дитя?

Он до последнего не знал, о чем точно хочет спросить своего учителя. Вопрос сорвался с языка словно сам собой. И только тогда Иван понял, что это был именно тот, нужный вопрос. Именно это и беспокоило его, ворочалось внутри.

Якут молча кивнул.

Иван нагнулся к самому уху бывшего наставника.

— Убить не дам, понял?

Якут только улыбнулся.

— Дурак ты, Ваня. Храбрый и добрый, но дурак.

Такого Иван не ожидал. Впервые за много лет он снова был зеленым юнцом, который с обидой и раздражением смотрел на хохочущего Шамана, не понимая, серьезно тот говорит, или издевается.

А Шаман все улыбался. Всматривался в Ивана, словно что-то искал.

…Собиратели. Вещи, о которых говорил Шаман. Его поиски. Тёмные места, в которых он бывал. Тесное знакомство с Сергием. Отличная осведомленность о Столярове…

— Начало, таки, доходить, — тихо проговорил Якут.

— Тогда, — Иван помолчал, — кто такой Столяров? Насколько он важен?

— Очень важен, Вань, — стал серьезным Якут, — настолько важен, что мы с Ниулой за ним присматриваем и оберегаем по мере сил. Вот, видишь, не уберегли всё же. Я ошибся, старый дурак, не думал, что так рано начнётся.

— Ты о пророчестве?

— Да, Вань, о нём. Это и не пророчество даже, на самом-то деле. Это, скорее, возможность будущего, которую увидели те, кто может. Видели ее многие, каждый — свой кусочек картины. Мы их искали и собирали. Много таких кусочков, они в цельную картину выстраиваются — значит возможность эта яркая, значит, двигают могучие силы. А нам с тобой — им противостоять. До самой смерти. А, может, и после.

— Столяров — он кто. Ты так и не сказал.

Шаман потрепал его по плечу.

— Не так это важно сейчас, Вань. Важно, чтоб они все целы остались.

Якут снова улыбнулся, проговорил, как что-то малозначительное,

— И за этим ты, Ваня, следи. Даже здесь желающих уничтожить это семейство хватает. Из самых благих побуждений.

И пошел обратно к столу.

— Собираемся! Всем подойти к столу, — раздался зычный голос Сергия.

Началось…

Глава 14.Тёмные коридоры

Маришке становилось все хуже. У нее ничего не болело, на нее никто не кричал, не бил, но иногда ей казалось, что так было бы лучше.

Поначалу она плакала, не слезала у отца с рук, вжималась в него, не понимая,

что происходит.

Её пугали глухие каменные стены с проплавленными в камне символами, от одного взгляда на которые Столяров закаменел и больше старался на них не смотреть. Ей было жалко маму, за нее она боялась даже больше, чем за себя потому, что та стала совсем медленной и холодной, руки у нее сделались ледяными и она не могла даже погладить Маришку по щеке. Девочка старалась согреть маму, но пальцы оставались все такими же ледяными и, кажется, становились все суше и тоньше.

Мама пыталась улыбаться и даже шутить, но Маришке от этого становилось только хуже.

Наконец, мама не выдержала, легла на перину и отвернулась к стене.

Перины им дали хорошие, хоть и постелили их прямо на полу, но холод от пола совсем не шел. Наоборот, снизу шло тепло, но оно было какое-то неправильное, и от этого девочке было не по себе. Она стала думать, что это в ней какая-то неправильность, поэтому она здесь, а с ней мама и папа.

Их хорошо кормили и давали мыться, папе только бриться не разрешили и на щеках у него теперь тоже росла смешная клочковатая борода. Но за ними все время смотрели, и как только папа вставал и шел за ширму, где был душ и туалет, к ним сразу входили два молчаливых человека с очень белой кожей и очень чёрными глазами и внимательно смотрели.

Маришка не знала, что они бы сделали, если бы папа решил на них напасть, или сделать еще что-то… такое. Но почему-то чувствовала дикий страх, как только они открывали дверь.

Один раз пришел совсем страшный человек, увидев которого, она закричала и зарылась в папину жилетку.

У этого человека не было лица. Вместо него плавали ужасные змеящиеся тени. Они окружали всю его фигуру, двигались вместе с ним, и из густых теней выступала то нога, то рука с гибкими длинными пальцами, то глаз и кусок щеки.

Он говорил с папой, из теней проступали тонкие очень красные губы, Маришка слышала слова “Окончательный Лодочник”, “жонглёр”, папа что-то говорил в ответ, про какие-то “старшие сущности”, красные губы тенями шептали в ответ “Инициаторы давно здесь” и “ты бессилен, наблюдающий”…

Это было настолько жутко, что она не выдержала и убежала в сон. Папа сначала давал ей спать, а потом испугался и начал тормошить.

Маришка проснулась, увидела, что мама так и лежит, отвернувшись к стене, и заплакала еще сильнее.

Но потом стало еще хуже.

Она услышала шепот стен. Поначалу он был едва слышным, и Маришка просто зажимала ушки, ложилась рядом с мамой и тогда шепот проходил. Но он делался все громче и становился горячим, как бывает, когда сильно болеешь, мама говорит, что лоб у тебя будто печка, и все вокруг лихорадочно яркое, от этого болят глаза, хочется спать, но не получается, и хочется вертеться, бежать, дрыгать ногами. И все это не проходит. пока мама не кладёт на лоб холодную тряпицу, а потом губы чувствуют прохладную серебряную ложечку и на язык льётся тягучее и сладкое.