Дни яблок
Шрифт:
— Выбрать ад. Самой. Как клёво, — польстил Гамелиной я.
Аня посмотрела на меня поверх чашки. Пронзительно.
— Хм… — сказала Гамелина. — Опять остришь… Лучше бы про атмосферу подумал. Тут нужен какой-то ужас. Интерьер… Я в кино видела, свечечки ставят в такое, вроде банок — и на стол…
— И едят? Свечки из банок? Куда ты всё время смотришь? В радио-точку, что ли?
— Нет, ну ты всё врёмя съезжаешь на ха-ха, а я ведь серьёзно. Прийти и поесть где-то — банально. Нужна тема вечеринки, — подытожила Аня. —
— Потом крошки в кровати, и кофе тоже не отсти…
— Я и подумала — ну, какая у нас с тобой может быть тема? Наверное, только ужас какой-то, небольшой. Местный. Займись им. Я беру на себя стол. То есть взяла фактически, мне же не трудно.
— Ужас вот, — сказал я и даже потыкал пальцем для убедительности. — Кто вылил на скатерть вино? Три пятна… Не, я не спорю, оно, конечно, атмосферно. Но в целом — как в кабаке. Осторожнее, смотри, а то потом как с кофе — кипятить, полоскать, вешать… а ведь не май же месяц.
— Ты мелочный и не по делу, — надулась Аня. — Во-первых: не вино, а наливка. А во-вторых — это не я.
— Кошка не пьёт! — отбил поползновения я. — А что за наливка?
— Да тут рябинка, всякие травки, ежевичка только для ноты, такое всякое. Говорила ведь, когда принесла. Забыл? — отбрыкалась она. — И потом, если разрешить припереть на стол пузырь, то всё… а наливка, тут градусов только чтоб не скисло. Для настроения самое то, чтобы похихикать, и всё остальное тоже…
— Я с тыквами могу поработать, — подумал вслух я. — Пока ты хихикаешь тут.
— Листья, — сказала Аня. И церемонно расправила уголок скатерти.
— Ты про салат сейчас? — брякнул я.
Гамелинский облик явил суровость. Затем Аня нацепила очки, по-зап летала косу и передвинула блюдо.
— Смотри, мне ещё пару вещей надо успеть, ну, неважно. А ты можешь… ну, тоже поработать. Сделать так, чтобы комната была вся в листьях — типа тут осень везде. В жёлтых, в красных… коричневенькие тоже можно. Всякие жёлуди там, шишки-орешки.
— Так это ты про деревья? — уточнил я.
Аня сняла очки, встала и подошла ко мне. Близко подошла, я видел, что половину пуговок на блузке она застегнула неверно, не в ту петлю. Опять торопилась.
— Даник, — прошептала Аня. — Ты же можешь… правда? Просто листья с улицы…
— Принести? Там, вдоль Кудрицкой, гоняли пятые классы сгребать их. Такие кучи, до самой Сенки. Но как это сюда втащить? Букетами?
— Не смеши, — отозвалась Аня и запустила руки мне за шиворот. Пальцы у неё были тёплые, даже горячие и жёсткие. — Тебе не надо будет ничего нести, Даник. Ты просто так… сделаешь. Вот просто сделаешь — и листья тут будут: на полу, на стенах немножко, по верху мебели можно. Ведь сделаешь? Ты же можешь, я знаю.
— Можно попробовать, — согласился я. И постарался привести её пуговки в порядок…
— Действуй, — отвертелась
— А… — начал я.
— Потом, потом, потом, — заторопилась Гамелина и унеслась на кухню.
Я походил по комнате, съел кусочек балыка, потом пирожок. Устыдился и открыл балкон нараспашку. Над Сенкой висел жиденький туман, небо пучилось сизыми тучами и время от времени раздражалось моросью.
«Надо привлечь неживое, — придумал я. — Лист, который жёлтый, он же отсох. Умер… А жёлудь ведь жив. Потенциально. Почти».
Гамелина нашла в кухне приёмник и включила его…
— Не бойся стука в окно. Это ко мне. Это северный ветер, — сказал ей эфир.
«Сейчас будет про прикосновение рук», — подумал я.
— И нет ни печали, ни злааа, — торжественно вывела Гамелина, подавляя «Аквариум» своим меццо. — Ни гордостиии, ни обииидыыы…
«Северный ветер — подумал я. — Надо начать с главного и перейти к неживому».
И тут я вспомнил про живое-неживое, сотворённое-нерождённое — про корзину пряников на шкафу. Вспомнил о подобных подобным, почти вспомнил, как призывают таких, и подумал, что всё складывается удачно, и я успею, наверное — хотя никогда неизвестно, чем именно всё закончится.
Ни о каком главном я тогда не думал. Зря.
У меня в комнате пахло имбирём и сладостями, чем-то вроде цукатов. За окном застыли верхушки каштанов, совсем безлистые и сонные. Из плетёнки слышны были сдавленные голоса, на столе сидела Бася и плотоядно смотрела на книжные полки с чуть подрагивающей корзиной-коробкой на самом верху.
Я прихватил Альманах, влез на стул и снял плетёнку со стеллажика. Из коробки донёсся общий писк, затем хор тонких голосов вывел:
— Не ешь нас, — почти плакали пряники. — Майстер, не ешь нас! О, нет! О, нет!
Пришлось встряхнуть чемоданчик чуть-чуть. Плаксивым изделиям хватило.
— Итс зис файнал каундаун! — сообщили из кухни Гамелина и приёмник. — Туруруру — туруруруу…
Я вернулся в мамину комнату. На балконе трепетали залётные бурые листики, по ногам сильно тянуло холодом, тучи над неугомонной площадью медленно темнели.
Я открыл ящик.
— Вале! — хором сказали пряники.
— Звучит как прощание, — заподозрил я. — А сейчас время знакомиться. Или вы против, может быть?
Пряники заметно задрожали. Я щёлкнул над ними тоненьким карандашиком с кнопкой, грифель у таких тонкий-претонкий, очень удобно чёркать знаки в Альманахе — если ошибся в причине или следствии деяния — можно попытаться стереть, хотя бы запись.
— Долго будешь издеваться? — сердито спросила сова. — Тоже мне заклинатель…
— Я так вижу: это будет размакивание в чае, — отозвался я. — Или размокание… Нет, я скрошу тебя голубям.