До новой встречи
Шрифт:
— Пятно на чертеже.
Включив настольную лампу, Антон поднес чертеж к свету, неотточенным карандашом обвел место, где под жирным пятном после двойки чуть заметно выступала единица.
— Всего на одну сотку…
Сточенная сотка губила приборы. У Евгения Владимировича пересохло во рту. В скольких руках побывал этот чертеж, и все проглядели притаившуюся под пятном единицу! В несгораемом шкафу дрожащими руками он отыскал в бумагах служебную записку, к которой был приколот контрольный чертеж. В слесарно-сборочной мастерской Евгений Владимирович микрометром проверил
Поползли слухи. Тридцать четвертая токарная группа якобы лишается в соревновании первого места. Был у Антона похвальный диплом и сгорел! Несчастье обрушилось на выпускников, а переживало все училище. В выпускной токарной группе учились оба Ростовы, Яков, Сафар, Оленька, Вадим — хорошие ребята, которых по праву можно назвать душой комсомольского коллектива, и вот они покидают училище с горечью.
Прошла вторая тревожная для Антона ночь. Задолго до побудки выпускники встали, оделись, заправили кровати. Проект приказа действительно был заготовлен. Как только Николай Федорович уходил в мастерские или на учебную половину, Аня мчалась в кабинет, торопливо раскрывала папку, не понимая — радоваться или печалиться. Приказ лежал неподписанным.
Ошибку исправляла вся токарная группа. К радости ребят, на чистовую отделку Евгений Владимирович снова поставил Антона. Мастерски владел он доводкой, но появилась в характере несвойственная ему осторожность. Пугала ошибка. Он чаще, чем обычно, выключал привод, недоверчиво подносил кондуктор к детали.
На четвертый день после происшествия Евгения Владимировича пригласили к директору. Обстановка в кабинете явно не располагала к неприятной беседе. На маленьком круглом столике лениво урчал электрический чайник. На подносе стояли две чашки, ваза с печеньем, на блюдце — лимон. Николай Федорович по-домашнему встретил токарного мастера, усадил за стол.
Евгений Владимирович по старинной привычке держал блюдечко на ладони, мучительно стараясь угадать, чем закончится неожиданное чаепитие. Умел распекать Николай Федорович. Грубого слова не скажет, а виновника в жар и холод бросит. «Может, мне самому лучше начать неприятный разговор», — решил он.
— Прошу, Николай Федорович, не снижать Антону разряда, не отбирать диплом с отличием. Виноваты двое: я и военпред. Меня глаза подвели, сигнал: стекла пора менять. Флотский «полпред» нарушил инструкцию. — И, нервно поглаживая козырек своей фуражки, добавил: — А больше моя вина. Любое взыскание буду считать справедливым. Большая жизнь открывается перед Антоном. Подумайте, нам ли его пятнать?
Фуражка выпала из рук Евгения Владимировича, он ее поймал, но от неловкого движения с переносицы сорвались очки и как маятник закачались на металлической цепочке.
— В этом неприятном происшествии я вижу и другое, радостное — награду за наш труд, — тихо начал Николай Федорович, и, переменив тон, сурово спросил: — Вы убеждены, что Антон мог скрыть ошибку?
—
Николай Федорович взял из папки проект приказа, разорвал его в мелкие клочья.
— Я долго взвешивал, стоит ли наказывать Антона. Были колебания. Вы, Евгений Владимирович убедили меня, что не стоит. От всего сердца хочу поздравить.
Обиделся Евгений Владимирович. Встал, резко отставил чашку, чай выплеснулся на блюдце, несколько капель попало на скатерть.
— Поздравляете? С чем? Разве ошибка стала служить предметом поощрения? Вы, Николай Федорович, коммунист, зачем же смеяться? Столько лет вместе работали. У меня есть свое мнение: Антон мой ученик, я за него и ответ несу.
Горячность токарного мастера была хорошо известна Николаю Федоровичу. К своим ученикам он привыкал всем сердцем, жил их интересами. Однажды директор застал его за несвойственным ему делом: старик вписывал очки в турнирную таблицу игр мастеров футбола.
Николай Федорович поспешил разъяснить недоразумение:
— Я пригласил вас, чтобы посоветоваться, как написать приказ.
— Лучший советчик — своя совесть. Моя просьба — не наказывайте Антона.
— Согласен. Антону простим невольную оплошность. Вам объявим благодарность.
— Мне благодарность? Столько приборов испорчено!
— Сто двенадцатое училище готовит не приборы, а молодых рабочих, — мягко поправил Николай Федорович. — Поймите, что вы человека, настоящего советского человека воспитали из Мураша. Вспомните, кем он был два года назад. Одна у него оставалась дорога — тюрьма. Разве прежний Антон признался бы в ошибке? А наш Антон не побоялся наказания, не побоялся, что его исключат из училища.
Николай Федорович схватил руки Евгения Владимировича и крепко пожал. Затем включил чайник, он тоже терпеть не мог остывший чай.
48
С легким сердцем Вадим поехал на дачу. Он нашел свободное место в вагоне. Девушки комбината «Красная нить» ехали за ягодами. Не умолкали баяны, песни, а он скучал. Всю дорогу не покидала его тревога — будет ли Тамара ждать его. Он не знает даже приблизительного адреса дачи Камчатовых. Договаривались, что Вадим выедет двенадцатичасовым поездом, а он едва успел на двухчасовой. Думал Вадим и другое — не обидит ли Тамару его подарок? Так все хорошо было придумано, но случилась беда.
Сразу же за густым сосновым лесом показались нарядные домики. Вадиму во время войны приходилось проезжать по этой пригородной ветке. Вот еще одна примета — две беседки-близнецы, обвитые диким виноградом. За окном промелькнул открытый семафор. Поезд замедлил ход. Еще с верхней подножки Вадим долгим взглядом окинул платформу. Среди встречающих Тамары не было. Горько уезжать обратно. А что делать? Скучать на незнакомой станции? Когда Вадим уже направился в билетную кассу, его нагнала девушка с такими же, тяжелыми, как у Тамары, косами, только черными, отчетливо выделявшимися на белом платье. Шею ее закрывал легкий зеленый шарф. В руке она держала широкополую соломенную шляпу.